§ 53. Антропология Якова Бёме

С происхождением зла, греха — ведь одному греху обязан своим происхождением не фантастический и теологический, а существующий человек — пришли мы к человеку и с ним к настоящему ключу и рычагу теософии Якова Бёме. “Книга, — говорит Бёме, — в ко­торой заключены все тайны, есть сам человек; он сам есть книга сущности всех сущностей, так как он есть подобие божества, великая тайна заключена в нем” (Теософ, послания, письмо 20, § 3). “Где хочешь ты искать бога в глубине над звездами? Ты не найдешь его там; ищи его в своем сердце, в центре рождения твоей жизни, там ты найдешь его. Сокрытый человек, который есть душа (поскольку любовь восходит в свете бога в твоем центре), есть собственная сущность бога... как же ты не имел силы говорить о боге, который твой отец, сущностью которого ты сам являешься?” (О трех принц., IV, § 7, 8). А относительно себя самого он го­ворит: “Я писал не из человеческого знания или из книжной науки, но из моей собственной книги, которая открылась во мне; именно, как благородное подобие бога, книга благородного образа (то есть бога) была от­крыта для меня, и в ней я нашел свое учение, для этого я не нуждаюсь в другой книге. Моя книга имеет только три листка, это три принципа вечности... В ней я могу найти основу мира и всякую тайну” (Теософ, по­слания, 12, § 14, 15). “В тебе все три принципа... где же хочешь ты искать бога? Ищи его только в твоей душе, которая произошла из вечной природы вместе с божественным рождением”. “Тьма в тебе, которая стремится к свету, есть первый принцип. Сила света в тебе, через которую ты без глаз видишь духом, есть другой принцип (собственно божество). А сила влече­ния (воли), которая исходит из духа, свидетельствует о себе и наполняет себя, от которой растет материаль­ное тело, есть третий принцип” (О трех принц., гл. 7, § 16, 26). Таким образом, человек для Якова Бёме есть прообраз сущности всех сущностей — та сущность, из которой он все объясняет и- производит. “Когда гово­рят о небе и рождении стихий, то говорят не о далеких вещах, но мы говорим о вещах, происходящих в нашем теле и душе, и нет ничего ближе к нам, чем это рожде­ние, ибо мы живем и парим в нем, как в нашей мате­ри” (там же, § 7). Но Яков Бёме считает не душу, волю, дух человека как отвлеченную, метафизическую сущность, он считает всего человека, дух, связанный с телом, принципом, производящим бога и мир. “По­добно тому как тело порождает душу, так же семь ду­хов (качеств) бога рождают сына; и как душа, когда она родилась, есть нечто отдельное и все-таки связана с телом и не может существовать без тела, так же сын божий, родившись, есть отдельное и тоже не может существовать без отца”. “Тело означает семь духов-источников отца (вечную природу), а душа означает врожденного сына (собственно бога) (Авр, гл. 15,4,5). Значение, которое Яков Бёме дает здесь душе, он при­писывает в своих позднейших сочинениях обычно духу, сердцу или “духу души” и называет душу первым принципом, сущ­ностью отца, основой естественной жизни.

“Что понятно, есть, конечно, повсюду гнев бога (пер­вый принцип), иначе оно не было бы так понятно” (там же, гл. 14, 99). “Жесткое качество (первый дух, первое свойство вечной природы) обострено. Но то, что оно так обострено в себе, имеет целью образование corpus тела путем сжатия, иначе не было бы божества и тем более творения” (там же, гл. 13, 69, 70). Таким образом, твердая, сжатая, осязаемая, то есть телесная, сущность есть лишь первый принцип, принцип тьмы и огня, лишь в противоположность чему зажигается принцип света, души, ибо тьма стремится к свету. Если поэтому Спиноза говорит: “Бог есть протяженная сущ­ность”, то Яков Бёме говорит в свою очередь: “Бог есть телесная сущность”. Вот истинный простой смысл дан­ного выше во введении к Якову Бёме темного, спеку­лятивного объяснения, что природа необходимо отно­сится к богу, природа — составная часть бога, ибо природа есть совокупность чувственных, телесных су­ществ, или просто телесная сущность. “Отсюда сле­дует, — говорит последователь Бёме Эттингер (в цит. соч., ч. V, стр. 381),—что быть телесным—значит обладать реальностью или совершенством, если она очищена от присущих земной телесности недостатков. Эти недостатки суть непроницаемость, сопротивление и грубое смешение”, то есть бог есть материальная, телес­ная сущность, но божественное тело есть тело, отвле­ченное от определений, делающих тело действитель­ным, оно есть тело как предмет фантазии и ближай­шего к ней органа чувств, глаза, то есть лишь оптическая, фантастическая сущность.

Таким образом, Яков Бёме признает первоначальной основной сущностью не смерть человека, абстракцию, отделение души от тела, а единство души с те­лом, жизнь, или живую сущность, человека. Но живая сущность не спокойная, замкнутая, а подвижная, раз­вивающаяся, не простая, а раздвоенная, противоречи­вая сущность. “Кто может говорить о радостях, не ис­пытав горя, или о мире, не видев или не испытав борьбы?” (Три принципа объяснения заглавной фи­гуры). “Мы находим добро и зло, жизнь и смерть, ра­дость и горе, любовь и вражду, печаль и смех... во всех творениях, главным образом в человеке, подобии бога” (Прибавление к трем принц., § 3, 4). Таким образом, противоположность есть источник всего, даже божест­венной жизни. Но откуда возникает борьба и раздвое­ние в человеке? Из влечения, страсти. Влечение есть потеря свободы и единства. Это влечение к чему-то, чего нет вблизи, по крайней мере для меня, что есть разве лишь как предмет представления, духовная сущ­ность, простая схема или мысль, которая, однако, есть ничто. Но влечение именно хочет, чтобы оно было; оно недуховно, но материалистично; оно хочет иметь, вла­деть, наслаждаться. Пока я ничего не желаю, я нахо­жусь в состоянии мира, свободы и равенства, но я не имею также качеств, я ничто. Только во влечении я получаю свойства, становлюсь определенной сущно­стью — алчущей, жаждущей, женолюбивой, честолю­бивой и корыстолюбивой самостью, чем-то, ибо во влечении я запечатлеваю в себе сначала воображением, а затем на деле свойства желаемого. Но именно потому, что влечение прикрепляет меня к чему-то, это смерть свободы и тождественного с ней блаженства и един­ства— источник всякой муки и страдания, всякой бояз­ни и беспокойства. Влечение “пылко, огненно, жестко, горько, строго”, так что оно имеет первичные свойства, свойства вечной природы, оно основа всякой сущности и жизни. “Влечение составляет сущность, а не волю”, то есть дух (Signal rer., с. 2, § 7).

“Но беспокойство (влечение) есть искатель покоя. Оно само себя делает своим собственным врагом. Оно влечется к стремлению свободы, к покою и тишине”, то есть к “ничто как своему лекарству” (там же, § 18). Поэтому человек стремится из плена влечения снова к свободе, из борьбы страсти к покою и миру. “Как скоро ты допускаешь и берешь нечто в свое влечение, то это нечто уже есть одна вещь с тобой, ты обязан интересоваться ею как собственной сущностью. Если же ты ничего не принимаешь в свое влечение, ты сво­боден от всех вещей и в то же время господствуешь над всеми вещами, ибо ты ничего не имеешь в своем удо­вольствии и ты для всех вещей ничто, и все вещи для тебя также ничто” (О сверхчувственной жизни, § 9). Так! Кто ничего уже не желает, тот имеет все; его тихий, бесстрастный, индифферентный, неопределенный дух есть образ божественного ничто и всего. Таким обра­зом, человек имеет в себе все тайны божества и прин­цип всех вещей. “Свойство влечения дает и делает темные сущности, а свойство свободного стремления со­здает светлые сущности, как металлы и все, что по­добно им” (Signat., гег., с. 3, § 16). Но к свету и тьме сводятся все вещи.

Рассмотренный в этом отделе предмет образует бле­стящий пункт теософии и психософии Якова Бёме. Яков Бёме — самый глубокий, бессознательный и не­образованный психолог. Особенно то, что он говорит о сущности влечения, о муке страсти, о стремлении к свободе и тождестве духа, об аффекте свободы от аф­фектов, так же глубоко, как истинно, так же поэтично, как чарующе, потому что он чувствует то, что думает и говорит, потому что он черпает материал для своего изложения и изображения из источника всех страда­ний и радостей — из ощущения. Яков Бёме является самым поучительным и в то же время самым интерес­ным доказательством того, что тайны теологии и мета­физики находят свое объяснение в психологии, что ме­тафизика не что иное, как “эзотерическая психология”, ибо все его метафизические и теософические опреде­ления и выражения имеют патологический и психоло­гический смысл и происхождение. “Любовь, кротость, сострадание и терпение в надежде” — эти четыре че­ловеческие добродетели или аффекты суть “четыре сти­хии бога” (О шести пунктах, гл. 10), так сказать, психологические основные элементы божества. Ибо между ними нет ни борьбы, ни муки, ни стремления; это аффекты божественного равенства, единства и сво­боды. Напротив, “высокомерие, скупость, зависть и гнев шли злоба” суть “четыре стихии дьявола, которые воз­никают из темной природы как из жестокости, горечи, боязни и огня” (там же), то есть психологические основ­ные сущности, к которым сводится бытие и сущность этого грубого, злого, материального мира; ибо мир, ка­ков он теперь по крайней мере, обязан своим проис­хождением, как мы видим, злу, дьяволу. “Например, вода была раньше тонка подобно воздуху”, не “так холодна и густа”, как нынешняя вода, “которая смер­тельна, катится и течет” (Авр., гл. 16). Лишь благо­даря безжалостному холоду дьявола, лишь через пси­хологическую “отрицательность” она стала холодной, тяжелой сущностью, как теперь.

Антропология Якова Бёме представляет тот един­ственный пункт, из которого мы находим переход к Декарту. Впрочем, положение, занимаемое здесь Яковом Бёме, неправильно. Вернее всего поместить его в заключении тома, ибо он единственный немец и его школа образует оппозицию Гоббсу, Декарту, Спинозе и Лейбницу. Против отвлеченной, метафизической и идеалистической сущности этих философов она выдвинула сущность чувственности, правда лишь мисти­ческим, фантастическим образом. Так, она оспаривала “про­стоту” души, следовательно и бога, ибо он представляет лишь понятие, выведенное и отвлеченное от души. “Эмпирическая психология,—говорит Вольф32 (Psych, emp. § 7),—дает есте­ственной теологии свои принципы” (1847). Именно подобно тому как Декарт исходит от себя, в себе находит принцип философии, так Яков Бёме исходит от себя, делает себя “своей собственной книгой, которая есть я сам” (Послания, 34 п., § 9), то есть человека основой своего вымысла и мышления. Но сознание природы неотделимо от самосознания. По­этому, как Декарт из себя бросает взгляд на мир, ищет науку в себе и в великой книге природы, так и Яков Бёме. Он говорит о себе: “Я имею учителя, которым является вся природа” (Авр., гл. 22, § 11). Выражение это, как многое другое у Бёме, напоминает о Пара­цельсе, который также говорил: “Одна природа — наша наставница” 31.

С происхождением зла, греха — ведь одному греху обязан своим происхождением не фантастический и теологический, а существующий человек — пришли мы к человеку и с ним к настоящему ключу и рычагу теософии Якова Бёме. “Книга, — говорит Бёме, — в ко­торой заключены все тайны, есть сам человек; он сам есть книга сущности всех сущностей, так как он есть подобие божества, великая тайна заключена в нем” (Теософ, послания, письмо 20, § 3). “Где хочешь ты искать бога в глубине над звездами? Ты не найдешь его там; ищи его в своем сердце, в центре рождения твоей жизни, там ты найдешь его. Сокрытый человек, который есть душа (поскольку любовь восходит в свете бога в твоем центре), есть собственная сущность бога... как же ты не имел силы говорить о боге, который твой отец, сущностью которого ты сам являешься?” (О трех принц., IV, § 7, 8). А относительно себя самого он го­ворит: “Я писал не из человеческого знания или из книжной науки, но из моей собственной книги, которая открылась во мне; именно, как благородное подобие бога, книга благородного образа (то есть бога) была от­крыта для меня, и в ней я нашел свое учение, для этого я не нуждаюсь в другой книге. Моя книга имеет только три листка, это три принципа вечности... В ней я могу найти основу мира и всякую тайну” (Теософ, по­слания, 12, § 14, 15). “В тебе все три принципа... где же хочешь ты искать бога? Ищи его только в твоей душе, которая произошла из вечной природы вместе с божественным рождением”. “Тьма в тебе, которая стремится к свету, есть первый принцип. Сила света в тебе, через которую ты без глаз видишь духом, есть другой принцип (собственно божество). А сила влече­ния (воли), которая исходит из духа, свидетельствует о себе и наполняет себя, от которой растет материаль­ное тело, есть третий принцип” (О трех принц., гл. 7, § 16, 26). Таким образом, человек для Якова Бёме есть прообраз сущности всех сущностей — та сущность, из которой он все объясняет и- производит. “Когда гово­рят о небе и рождении стихий, то говорят не о далеких вещах, но мы говорим о вещах, происходящих в нашем теле и душе, и нет ничего ближе к нам, чем это рожде­ние, ибо мы живем и парим в нем, как в нашей мате­ри” (там же, § 7). Но Яков Бёме считает не душу, волю, дух человека как отвлеченную, метафизическую сущность, он считает всего человека, дух, связанный с телом, принципом, производящим бога и мир. “По­добно тому как тело порождает душу, так же семь ду­хов (качеств) бога рождают сына; и как душа, когда она родилась, есть нечто отдельное и все-таки связана с телом и не может существовать без тела, так же сын божий, родившись, есть отдельное и тоже не может существовать без отца”. “Тело означает семь духов-источников отца (вечную природу), а душа означает врожденного сына (собственно бога) (Авр, гл. 15,4,5). Значение, которое Яков Бёме дает здесь душе, он при­писывает в своих позднейших сочинениях обычно духу, сердцу или “духу души” и называет душу первым принципом, сущ­ностью отца, основой естественной жизни.

“Что понятно, есть, конечно, повсюду гнев бога (пер­вый принцип), иначе оно не было бы так понятно” (там же, гл. 14, 99). “Жесткое качество (первый дух, первое свойство вечной природы) обострено. Но то, что оно так обострено в себе, имеет целью образование corpus тела путем сжатия, иначе не было бы божества и тем более творения” (там же, гл. 13, 69, 70). Таким образом, твердая, сжатая, осязаемая, то есть телесная, сущность есть лишь первый принцип, принцип тьмы и огня, лишь в противоположность чему зажигается принцип света, души, ибо тьма стремится к свету. Если поэтому Спиноза говорит: “Бог есть протяженная сущ­ность”, то Яков Бёме говорит в свою очередь: “Бог есть телесная сущность”. Вот истинный простой смысл дан­ного выше во введении к Якову Бёме темного, спеку­лятивного объяснения, что природа необходимо отно­сится к богу, природа — составная часть бога, ибо природа есть совокупность чувственных, телесных су­ществ, или просто телесная сущность. “Отсюда сле­дует, — говорит последователь Бёме Эттингер (в цит. соч., ч. V, стр. 381),—что быть телесным—значит обладать реальностью или совершенством, если она очищена от присущих земной телесности недостатков. Эти недостатки суть непроницаемость, сопротивление и грубое смешение”, то есть бог есть материальная, телес­ная сущность, но божественное тело есть тело, отвле­ченное от определений, делающих тело действитель­ным, оно есть тело как предмет фантазии и ближай­шего к ней органа чувств, глаза, то есть лишь оптическая, фантастическая сущность.

Таким образом, Яков Бёме признает первоначальной основной сущностью не смерть человека, абстракцию, отделение души от тела, а единство души с те­лом, жизнь, или живую сущность, человека. Но живая сущность не спокойная, замкнутая, а подвижная, раз­вивающаяся, не простая, а раздвоенная, противоречи­вая сущность. “Кто может говорить о радостях, не ис­пытав горя, или о мире, не видев или не испытав борьбы?” (Три принципа объяснения заглавной фи­гуры). “Мы находим добро и зло, жизнь и смерть, ра­дость и горе, любовь и вражду, печаль и смех... во всех творениях, главным образом в человеке, подобии бога” (Прибавление к трем принц., § 3, 4). Таким образом, противоположность есть источник всего, даже божест­венной жизни. Но откуда возникает борьба и раздвое­ние в человеке? Из влечения, страсти. Влечение есть потеря свободы и единства. Это влечение к чему-то, чего нет вблизи, по крайней мере для меня, что есть разве лишь как предмет представления, духовная сущ­ность, простая схема или мысль, которая, однако, есть ничто. Но влечение именно хочет, чтобы оно было; оно недуховно, но материалистично; оно хочет иметь, вла­деть, наслаждаться. Пока я ничего не желаю, я нахо­жусь в состоянии мира, свободы и равенства, но я не имею также качеств, я ничто. Только во влечении я получаю свойства, становлюсь определенной сущно­стью — алчущей, жаждущей, женолюбивой, честолю­бивой и корыстолюбивой самостью, чем-то, ибо во влечении я запечатлеваю в себе сначала воображением, а затем на деле свойства желаемого. Но именно потому, что влечение прикрепляет меня к чему-то, это смерть свободы и тождественного с ней блаженства и един­ства— источник всякой муки и страдания, всякой бояз­ни и беспокойства. Влечение “пылко, огненно, жестко, горько, строго”, так что оно имеет первичные свойства, свойства вечной природы, оно основа всякой сущности и жизни. “Влечение составляет сущность, а не волю”, то есть дух (Signal rer., с. 2, § 7).

“Но беспокойство (влечение) есть искатель покоя. Оно само себя делает своим собственным врагом. Оно влечется к стремлению свободы, к покою и тишине”, то есть к “ничто как своему лекарству” (там же, § 18). Поэтому человек стремится из плена влечения снова к свободе, из борьбы страсти к покою и миру. “Как скоро ты допускаешь и берешь нечто в свое влечение, то это нечто уже есть одна вещь с тобой, ты обязан интересоваться ею как собственной сущностью. Если же ты ничего не принимаешь в свое влечение, ты сво­боден от всех вещей и в то же время господствуешь над всеми вещами, ибо ты ничего не имеешь в своем удо­вольствии и ты для всех вещей ничто, и все вещи для тебя также ничто” (О сверхчувственной жизни, § 9). Так! Кто ничего уже не желает, тот имеет все; его тихий, бесстрастный, индифферентный, неопределенный дух есть образ божественного ничто и всего. Таким обра­зом, человек имеет в себе все тайны божества и прин­цип всех вещей. “Свойство влечения дает и делает темные сущности, а свойство свободного стремления со­здает светлые сущности, как металлы и все, что по­добно им” (Signat., гег., с. 3, § 16). Но к свету и тьме сводятся все вещи.

Рассмотренный в этом отделе предмет образует бле­стящий пункт теософии и психософии Якова Бёме. Яков Бёме — самый глубокий, бессознательный и не­образованный психолог. Особенно то, что он говорит о сущности влечения, о муке страсти, о стремлении к свободе и тождестве духа, об аффекте свободы от аф­фектов, так же глубоко, как истинно, так же поэтично, как чарующе, потому что он чувствует то, что думает и говорит, потому что он черпает материал для своего изложения и изображения из источника всех страда­ний и радостей — из ощущения. Яков Бёме является самым поучительным и в то же время самым интерес­ным доказательством того, что тайны теологии и мета­физики находят свое объяснение в психологии, что ме­тафизика не что иное, как “эзотерическая психология”, ибо все его метафизические и теософические опреде­ления и выражения имеют патологический и психоло­гический смысл и происхождение. “Любовь, кротость, сострадание и терпение в надежде” — эти четыре че­ловеческие добродетели или аффекты суть “четыре сти­хии бога” (О шести пунктах, гл. 10), так сказать, психологические основные элементы божества. Ибо между ними нет ни борьбы, ни муки, ни стремления; это аффекты божественного равенства, единства и сво­боды. Напротив, “высокомерие, скупость, зависть и гнев шли злоба” суть “четыре стихии дьявола, которые воз­никают из темной природы как из жестокости, горечи, боязни и огня” (там же), то есть психологические основ­ные сущности, к которым сводится бытие и сущность этого грубого, злого, материального мира; ибо мир, ка­ков он теперь по крайней мере, обязан своим проис­хождением, как мы видим, злу, дьяволу. “Например, вода была раньше тонка подобно воздуху”, не “так холодна и густа”, как нынешняя вода, “которая смер­тельна, катится и течет” (Авр., гл. 16). Лишь благо­даря безжалостному холоду дьявола, лишь через пси­хологическую “отрицательность” она стала холодной, тяжелой сущностью, как теперь.

Антропология Якова Бёме представляет тот един­ственный пункт, из которого мы находим переход к Декарту. Впрочем, положение, занимаемое здесь Яковом Бёме, неправильно. Вернее всего поместить его в заключении тома, ибо он единственный немец и его школа образует оппозицию Гоббсу, Декарту, Спинозе и Лейбницу. Против отвлеченной, метафизической и идеалистической сущности этих философов она выдвинула сущность чувственности, правда лишь мисти­ческим, фантастическим образом. Так, она оспаривала “про­стоту” души, следовательно и бога, ибо он представляет лишь понятие, выведенное и отвлеченное от души. “Эмпирическая психология,—говорит Вольф32 (Psych, emp. § 7),—дает есте­ственной теологии свои принципы” (1847). Именно подобно тому как Декарт исходит от себя, в себе находит принцип философии, так Яков Бёме исходит от себя, делает себя “своей собственной книгой, которая есть я сам” (Послания, 34 п., § 9), то есть человека основой своего вымысла и мышления. Но сознание природы неотделимо от самосознания. По­этому, как Декарт из себя бросает взгляд на мир, ищет науку в себе и в великой книге природы, так и Яков Бёме. Он говорит о себе: “Я имею учителя, которым является вся природа” (Авр., гл. 22, § 11). Выражение это, как многое другое у Бёме, напоминает о Пара­цельсе, который также говорил: “Одна природа — наша наставница” 31.