§ 6. Сущность протестантизма

Новый принцип, вступивший в мир, должен был в то же время стать религиозным принципом. Только в качестве такового он поразил мир, как разрушитель­ная, устрашающая молния, стал общим мировым де­лом, господствующим над умами. Лишь потому что индивидуум, через которого действует дух, признает этот дух божественным, считает свой отход от преж­него также религиозного принципа божественной необ­ходимостью, религиозным актом, он приобретает не­преодолимое мужество, перед которым всякая внешняя власть оказывается бессильной. Протестантизм яв­ляется новым принципом, нашедшим свое выражение в форме религиозного принципа. Этот же дух вызвал к жизни схоластическую философию, поскольку она была средством освобождения от внешнего авторитета и чисто положительной церковной веры. Он породил в искусстве идею красоты в ее независимости и само­стоятельности и наглядно показал человеку его боже­ственную творческую силу. Он снова пробудил к жизни древних язычников, осужденных и низвергнутых в ад отрицательно религиозным духом и заставил христиан признать их своими ближайшими кровными родствен­никами, которых они, обретя вновь после долгой тяго­стной разлуки, наконец признали и открыли им свои объятия. Этот дух насадил свободную гражданскую жизнь, практическое понимание жизни и развернул изобретательную деятельность, примиряющую с на­стоящим украшающую и облагораживающую жизнь, возвышающую и расширяющую самосознание челове­ка В войнах князей против притязательного господства иерархии он завоевал абсолютную самостоятельность, автономию и автаркию государства и его главы, в единственном лице которого и сосредоточивается дух. Этот, а не иной дух обнаруживается в индивидууме в виде чувства независимости и личной свободы, дает ему сознание или чувство своей врожденной божественной природы и благодаря этому силу не признавать ника­кой внешней, связывающей совесть власти, самому решать и определять, какой должна быть для него сдерживающая власть истины. Этот, а не иной дух, говорю я, вызвал также протестантизм, который по­этому должен рассматриваться лишь как отдельное, частное проявление его. Если бы Лютер не имел решительного и определяющего принципа в себе самом, если бы он был погружен в тот ре­лигиозный материализм, который делает ум всеподданнейшим слугой писаного слова, то он при узости и ограниченности присущей еще его уму, с одной стороны, и при его открытом, честном немецком характере — с другой, добросовестно усвоил бы взгляд апостола Павла на брак, изложенный в Библии, и не совершил бы великого исторического деяния своим браком;

он не отказался бы также признать “откровение” и послание Иакова по следующим соображениям: “...его ум не может со­гласиться с этой книгой по той причине, что невысоко почи­тает ее, что Христос в ней не проповедуется, не признается”;

тогда он не сделал бы на заседании рейхстага в Вормсе, куда он явился в полном блеске, своего заявления, что не отречется, пока его не опровергнут свидетельством писания или “очевид­ными аргументами разума”, не смог бы свою совесть противо­поставить высшей власти и авторитету церкви; тогда он вообще не был бы Лютером. Так как протестантизм воз­ник из сущности этого духа, породившего новое вре­мя и философию, то он находится в теснейшей связи с ними, хотя, конечно, есть специфическое различие между способами воплощения духа нового времени в форме религиозного принципа и научного. Если Де­карт говорит: я мыслю, я существую, то есть мое мышле­ние есть мое бытие, то Лютер в свою очередь говорит:

моя вера есть мое бытие. Как первый признает един­ство мышления и бытия, считая это единство духом, бытие которого есть лишь мышление, и полагает его принципом философии, так и второй признает единство веры и бытия и выражает его в качестве религии.

Пока ты веришь, говорит, например, Лютер, что Хри­стос — твое прибежище, так оно и есть; если ты этому не ве­ришь, он не является им.

Затем, подобно тому как принцип нового времени, вы­разившийся в форме философии, начал с сомнения в реальности и истине чувственного существования, так в форме религиозной веры он же начал с сомнения в реальности исторического существования, в авторитете церкви. Именно эта интенсивная сила духа, уверен­ность духа в своей объективности ставят протестан­тизм в близкое родство с новой философией.

Поэтому лишь в протестантизме слово хри­стианства стало  плотью,  слово, бывшее в прежнее время скрытым, отвлеченным, потусторонним,  стало    произнесенным вслух мировым духом, то есть в нем христианство поте­ряло свой отрицательный, отвлеченный характер, стало пониматься как одно с человеком, как тождественное его собственной сущности, воле и духу, стало пони­маться как не ограничивающее и не отрицающее суще­ственных потребностей человеческого духа и при­роды. Как отличен, например, дух Фомы Кемпийского17, ко­торого можно считать своего рода классическим продуктом настоящего и чистого духа раннего католицизма, от духа Лютера. Сущность обоих — религия, но эта сущность у пер­вого— замкнутая монахиня, умершая не только для себя, но даже для глубокого и содержательного назначения женщины, обнимающая Христа — своего единственного жениха, томя­щаяся и склонная к чахотке; у Лютера же эта сущность жиз­нерадостная, здоровая телом и духом, в высшей степени почтенная и разумная дева, одаренная общительными талан­тами, даже остроумием, юмором и практической рассудитель­ностью, которая признается мужем, берущим ее своей хозяйкой и подругой жизни, костью от его кости и плотью от его плоти;

она, правда, отвлекает его от эксцессов, связанных с холостой жизнью, но вовсе не от самой жизни.

Принцип мыслящего духа, на котором основан про­тестантизм и из коего он возник, обнаруживается больше в том, что, проницательно и критически отде­ляя несущественное от существенного, произвольное от необходимого, историческое от первоначального, он упростил содержание религии, анализируя, разложил ее на простые, существенные составные части, привел прежнее пестрое многообразие религиозных предметов к одному и этим сведением к единству, этим устранением всех препятствий раздвинул поле зрения в тирину и глубину, открыл простор мышлению. Он осво­бодил религию от множества бессмысленных обрядов, превратив ее в дело разума, образа мыслей и таким способом направил жизненную силу и деятельность человека, поглощенную церковью, снова на человека, на разумные, реальные цели, мир и науку и в этой эмансипации человека признал вместо церковной светскую  власть   определяющей, законодательной властью. Поэтому вовсе не в силу внешних обстоя­тельств и условий, а благодаря внутренней необхо­димости, заложенной в протестантизме, философия нового времени обрела в нем всемирно-историческое бытие и свободное, плодотворное развитие. Ибо разло­жение религии на ее простые элементы, начатое протес­тантизмом, но остановившееся на Библии, необходимо должно было продолжаться до последних, первона­чальных, сверхисторических элементов, до разума, сознающего себя началом всякой философии и всякой религии, должно было из протестантизма создать его истинный плод, философию, которая, конечно, сильно отличается от своего семени и на общий взгляд, кото­рый судит о внутреннем родстве лишь по внешним признакам и осязательным сходствам, не имеет с ним внутренней существенной связи.

Новый принцип, вступивший в мир, должен был в то же время стать религиозным принципом. Только в качестве такового он поразил мир, как разрушитель­ная, устрашающая молния, стал общим мировым де­лом, господствующим над умами. Лишь потому что индивидуум, через которого действует дух, признает этот дух божественным, считает свой отход от преж­него также религиозного принципа божественной необ­ходимостью, религиозным актом, он приобретает не­преодолимое мужество, перед которым всякая внешняя власть оказывается бессильной. Протестантизм яв­ляется новым принципом, нашедшим свое выражение в форме религиозного принципа. Этот же дух вызвал к жизни схоластическую философию, поскольку она была средством освобождения от внешнего авторитета и чисто положительной церковной веры. Он породил в искусстве идею красоты в ее независимости и само­стоятельности и наглядно показал человеку его боже­ственную творческую силу. Он снова пробудил к жизни древних язычников, осужденных и низвергнутых в ад отрицательно религиозным духом и заставил христиан признать их своими ближайшими кровными родствен­никами, которых они, обретя вновь после долгой тяго­стной разлуки, наконец признали и открыли им свои объятия. Этот дух насадил свободную гражданскую жизнь, практическое понимание жизни и развернул изобретательную деятельность, примиряющую с на­стоящим украшающую и облагораживающую жизнь, возвышающую и расширяющую самосознание челове­ка В войнах князей против притязательного господства иерархии он завоевал абсолютную самостоятельность, автономию и автаркию государства и его главы, в единственном лице которого и сосредоточивается дух. Этот, а не иной дух обнаруживается в индивидууме в виде чувства независимости и личной свободы, дает ему сознание или чувство своей врожденной божественной природы и благодаря этому силу не признавать ника­кой внешней, связывающей совесть власти, самому решать и определять, какой должна быть для него сдерживающая власть истины. Этот, а не иной дух, говорю я, вызвал также протестантизм, который по­этому должен рассматриваться лишь как отдельное, частное проявление его. Если бы Лютер не имел решительного и определяющего принципа в себе самом, если бы он был погружен в тот ре­лигиозный материализм, который делает ум всеподданнейшим слугой писаного слова, то он при узости и ограниченности присущей еще его уму, с одной стороны, и при его открытом, честном немецком характере — с другой, добросовестно усвоил бы взгляд апостола Павла на брак, изложенный в Библии, и не совершил бы великого исторического деяния своим браком;

он не отказался бы также признать “откровение” и послание Иакова по следующим соображениям: “...его ум не может со­гласиться с этой книгой по той причине, что невысоко почи­тает ее, что Христос в ней не проповедуется, не признается”;

тогда он не сделал бы на заседании рейхстага в Вормсе, куда он явился в полном блеске, своего заявления, что не отречется, пока его не опровергнут свидетельством писания или “очевид­ными аргументами разума”, не смог бы свою совесть противо­поставить высшей власти и авторитету церкви; тогда он вообще не был бы Лютером. Так как протестантизм воз­ник из сущности этого духа, породившего новое вре­мя и философию, то он находится в теснейшей связи с ними, хотя, конечно, есть специфическое различие между способами воплощения духа нового времени в форме религиозного принципа и научного. Если Де­карт говорит: я мыслю, я существую, то есть мое мышле­ние есть мое бытие, то Лютер в свою очередь говорит:

моя вера есть мое бытие. Как первый признает един­ство мышления и бытия, считая это единство духом, бытие которого есть лишь мышление, и полагает его принципом философии, так и второй признает единство веры и бытия и выражает его в качестве религии.

Пока ты веришь, говорит, например, Лютер, что Хри­стос — твое прибежище, так оно и есть; если ты этому не ве­ришь, он не является им.

Затем, подобно тому как принцип нового времени, вы­разившийся в форме философии, начал с сомнения в реальности и истине чувственного существования, так в форме религиозной веры он же начал с сомнения в реальности исторического существования, в авторитете церкви. Именно эта интенсивная сила духа, уверен­ность духа в своей объективности ставят протестан­тизм в близкое родство с новой философией.

Поэтому лишь в протестантизме слово хри­стианства стало  плотью,  слово, бывшее в прежнее время скрытым, отвлеченным, потусторонним,  стало    произнесенным вслух мировым духом, то есть в нем христианство поте­ряло свой отрицательный, отвлеченный характер, стало пониматься как одно с человеком, как тождественное его собственной сущности, воле и духу, стало пони­маться как не ограничивающее и не отрицающее суще­ственных потребностей человеческого духа и при­роды. Как отличен, например, дух Фомы Кемпийского17, ко­торого можно считать своего рода классическим продуктом настоящего и чистого духа раннего католицизма, от духа Лютера. Сущность обоих — религия, но эта сущность у пер­вого— замкнутая монахиня, умершая не только для себя, но даже для глубокого и содержательного назначения женщины, обнимающая Христа — своего единственного жениха, томя­щаяся и склонная к чахотке; у Лютера же эта сущность жиз­нерадостная, здоровая телом и духом, в высшей степени почтенная и разумная дева, одаренная общительными талан­тами, даже остроумием, юмором и практической рассудитель­ностью, которая признается мужем, берущим ее своей хозяйкой и подругой жизни, костью от его кости и плотью от его плоти;

она, правда, отвлекает его от эксцессов, связанных с холостой жизнью, но вовсе не от самой жизни.

Принцип мыслящего духа, на котором основан про­тестантизм и из коего он возник, обнаруживается больше в том, что, проницательно и критически отде­ляя несущественное от существенного, произвольное от необходимого, историческое от первоначального, он упростил содержание религии, анализируя, разложил ее на простые, существенные составные части, привел прежнее пестрое многообразие религиозных предметов к одному и этим сведением к единству, этим устранением всех препятствий раздвинул поле зрения в тирину и глубину, открыл простор мышлению. Он осво­бодил религию от множества бессмысленных обрядов, превратив ее в дело разума, образа мыслей и таким способом направил жизненную силу и деятельность человека, поглощенную церковью, снова на человека, на разумные, реальные цели, мир и науку и в этой эмансипации человека признал вместо церковной светскую  власть   определяющей, законодательной властью. Поэтому вовсе не в силу внешних обстоя­тельств и условий, а благодаря внутренней необхо­димости, заложенной в протестантизме, философия нового времени обрела в нем всемирно-историческое бытие и свободное, плодотворное развитие. Ибо разло­жение религии на ее простые элементы, начатое протес­тантизмом, но остановившееся на Библии, необходимо должно было продолжаться до последних, первона­чальных, сверхисторических элементов, до разума, сознающего себя началом всякой философии и всякой религии, должно было из протестантизма создать его истинный плод, философию, которая, конечно, сильно отличается от своего семени и на общий взгляд, кото­рый судит о внутреннем родстве лишь по внешним признакам и осязательным сходствам, не имеет с ним внутренней существенной связи.