§ 24. Переход от Бэкона к Гоббсу

Благодаря опыту, восхваляемому Бэконом как ис­тинный путь к познанию, восприятию чувственной дей­ствительности, стало целью и существенным объектом духа то, что мы вообще называем материальным, чув­ственным или являющимся в полной противоположно­сти к внутренней религиозной и метафизической жизни средних веков, когда дух по ту сторону природы и на­стоящей, чувственной действительности был погружен, с одной стороны, в созерцание божественной сущно­сти, как в мистицизме, а с другой — в исследование от­влеченных определений сущности вообще, как в схо­ластической метафизике. Дух, бывающий лишь тем и в таком виде, чем и каковым является его объект, стал теперь сам чувственным и материальным. Как чело­век, выйдя из школы, где он был отгорожен от жизни властью строгих правил и законов, теперь, сознавая и чувствуя свою самостоятельность, с головой бросается в жизнь, так и человеческий дух, покинув гимназию средних веков, освободившись от дисциплины церкви и формальной сущности старой метафизики, вступив в университет нового времени, лишенный всего недо­сягаемого и сверхчувственного, как бы охваченный уга­ром чувственности, окунулся в материализм и лишился

самого себя.

Это опустошение духа обнаруживается прежде все­го в форме системы эмпиризма и материализма Гоббса, который хотел невозможного, а именно выразить и утвердить эмпирию как философию, но, несмотря ни на что, является, бесспорно, одним из самых интерес­ных и остроумных материалистов нового времени. Во всяком случае является противоречием выдавать эмпирию, по крайней мере грубую, необразованную, несовер­шенную эмпирию, за философию. “Но разве эмпирия завер­шена, не переходит ли она в бесконечность?” Но, спрашиваю я также, разве философия завершена? Для себя, конечно, философ завершен, его определения являются для него абсолютными, адекватными, последними, просто необходимыми и всеобщими; но таковы ли они и для других, для потомков? Вовсе нет;: “абсолютное знание.” всякой философии оказывается со вре­менем конечным знанием, всеобщее — частным, абсолютно необходимое — лишь временным, исторически необходимым. И философия будет переходить в бесконечность, пока суще­ствует эмпирический переход в бесконечность, то есть пока времена следуют за временами, люди — за людьми. Поэтому упреки спекулятивной философии эмпиризму касаются её са­мой. Впрочем, Гоббсов и вообще современный эмпиризм является отнюдь не абсолютным, но конечным, ограниченным эмпиризмом, ибо он везде обращает определенные явления в абсолютную сущность. Так Гоббс делает исчисление сущ­ностью мышления, роль человека в гражданской войне — первоначальной сущностью человека. В гл. 13 “Левиафана” он сам приводит гражданскую войну как пример естественного состояния человека (1847). Как философия или, правильнее, материализм Гоббса не имеет своим содержанием и объектом ничего первона­чального, безусловного и абсолютного, ничего само себя определяющего и движущего, так и философия его, или система (если только эти слова применимы к Гоббсу), не есть система, а мыслящая машина; его мышление — чистый механизм, столь же внешне и столь же слабо связанный, как машина, коей части, несмотря на их связь, остаются неживым разнородным соединением, лишенным единства. Это мышление столь же скучно, однообразно, сухо, как механическая операция, столь же индифферентно и слепо, как случай, или внешняя, механическая необходимость; оно равнодушно к раз­личному специфическому содержанию вещей, нивели­рует все, то есть, не различая и даже отрицая всякое раз­личие, простирает на все объекты определенные законы или категории, имеющие силу лишь внутри огра­ниченной, подчиненной сферы определенных объектов, законы конечного или внешнего механизма. Поэтому логическое понятие, господствующее над эмпиризмом или материализмом Гоббса, как и позднейших эмпири­ков, так как оно представляет отрицание всего суб­станциального и безусловного, есть единственно поня­тие относительности или условности. Ибо сам дух в нем не первоначальное, начинающееся с себя самого, первое, но просто положенное и обусловленное; все его познания и понятия возникают из образов и пред­ставлений чувств, а последние суть действия движений между органами и воздействующими объектами; само движение последних обусловлено другим, которое в свою очередь зависит от третьего и так далее до бесконеч­ности, ибо в понятие механического движения входит не понятие первоначальности, самостоятельного на­чала, но понятие условности. Дух, говорит Гоббс в своих возражениях Декарту, не

что иное, как движение в  известных частях органического тела. Поэтому эмпиризм не имеет ни начала, ни середины, ни конца, то есть вообще не имеет принципа, так как он не имеет своим прин­ципом субстанциальных понятий, но как объект его, так и понятия относительны, условны; поэтому он не является и никогда не может быть системой, и, не­смотря на внешнюю последовательность, он не имеет внутренней опоры и связи.

Но именно в этом опустошении и отчуждении духа, в этой эксцентричной материальности мышления со­стоит интерес и историческое значение системы Гоббса, её необходимость и связь с историей нового времени, её оправдание и достоинство. Ибо было в порядке ве­щей, что человеческий дух, перешедший из тесных и мрачных монастырских школ средних веков, из огра­ниченного круга его прежней уединенности и оторван­ности от жизни и мира в свободную университетскую жизнь нового времени, впал в противоположную край­ность и отверг все идеальное, сверхчувственное, вся­кую метафизику как ничтожное измышление. Эмпи­ризм и материализм в развитии мыслящего духа пред­ставляют то же, что в жизни индивида период, когда он с высоты своих первых, ещё чисто субъективных, не основанных на опыте идеальных воззрений бро­сается в поток чувственной жизни. Только тот идеа­лизм, который возвращается обратно из рассеянной жизни этого богатого опытом периода, является испы­танным, уверенным в себе идеализмом. Поэтому также абстрактный, субъективный идеализм философии Де­карта только после возвращения от эмпиризма англи­чан к Канту и Фихте, в лице которых дух снова обрел себя, сосредоточился в себе, стал богаче содержанием, достовернее. * Против значения, приданного здесь эмпиризму и мате­риализму, вероятно, не будет возражений, ибо и материалисты отчасти говорят о чувственном как простой видимости; так, Гоббс, говоря о great deception of sense великом обмане чувства, уничтожает реальность чувственных представлений, ибо идеализм, как он обнаруживает себя в пределах эмпи­ризма, есть сам материализм. Надо также заметить, что здесь эмпиризм вообще обозначается по своему общему понятию. Гоббс вполне абстрактный материалист, то есть понятие, господ­ствующее в его философии, есть понятие простой материи, простого тела или, правильнее, абстрактного, математического тела, коего существенное определение — одно только количе­ство. Это чистое, ясно мыслимое тело субстанционально в его философии. Но в этой чистоте и абстрактности оно не пред­ставляет отрицания и идеальности всех чувственных акциден­ций, то есть всякого качества, то есть оно лишь свойство, воспри­нимаемое одной мыслью, совершенно абстрактное качество, количество, субстанциональное определение тела. Напротив, у позднейших материалистов, особенно французских, господ­ствующее понятие есть чувственная материя, чувственное тело, погружение в абстрактную телесность материальности становится у них погружением в чувственность, в сущность чувственного представления и ощущения.

Благодаря опыту, восхваляемому Бэконом как ис­тинный путь к познанию, восприятию чувственной дей­ствительности, стало целью и существенным объектом духа то, что мы вообще называем материальным, чув­ственным или являющимся в полной противоположно­сти к внутренней религиозной и метафизической жизни средних веков, когда дух по ту сторону природы и на­стоящей, чувственной действительности был погружен, с одной стороны, в созерцание божественной сущно­сти, как в мистицизме, а с другой — в исследование от­влеченных определений сущности вообще, как в схо­ластической метафизике. Дух, бывающий лишь тем и в таком виде, чем и каковым является его объект, стал теперь сам чувственным и материальным. Как чело­век, выйдя из школы, где он был отгорожен от жизни властью строгих правил и законов, теперь, сознавая и чувствуя свою самостоятельность, с головой бросается в жизнь, так и человеческий дух, покинув гимназию средних веков, освободившись от дисциплины церкви и формальной сущности старой метафизики, вступив в университет нового времени, лишенный всего недо­сягаемого и сверхчувственного, как бы охваченный уга­ром чувственности, окунулся в материализм и лишился

самого себя.

Это опустошение духа обнаруживается прежде все­го в форме системы эмпиризма и материализма Гоббса, который хотел невозможного, а именно выразить и утвердить эмпирию как философию, но, несмотря ни на что, является, бесспорно, одним из самых интерес­ных и остроумных материалистов нового времени. Во всяком случае является противоречием выдавать эмпирию, по крайней мере грубую, необразованную, несовер­шенную эмпирию, за философию. “Но разве эмпирия завер­шена, не переходит ли она в бесконечность?” Но, спрашиваю я также, разве философия завершена? Для себя, конечно, философ завершен, его определения являются для него абсолютными, адекватными, последними, просто необходимыми и всеобщими; но таковы ли они и для других, для потомков? Вовсе нет;: “абсолютное знание.” всякой философии оказывается со вре­менем конечным знанием, всеобщее — частным, абсолютно необходимое — лишь временным, исторически необходимым. И философия будет переходить в бесконечность, пока суще­ствует эмпирический переход в бесконечность, то есть пока времена следуют за временами, люди — за людьми. Поэтому упреки спекулятивной философии эмпиризму касаются её са­мой. Впрочем, Гоббсов и вообще современный эмпиризм является отнюдь не абсолютным, но конечным, ограниченным эмпиризмом, ибо он везде обращает определенные явления в абсолютную сущность. Так Гоббс делает исчисление сущ­ностью мышления, роль человека в гражданской войне — первоначальной сущностью человека. В гл. 13 “Левиафана” он сам приводит гражданскую войну как пример естественного состояния человека (1847). Как философия или, правильнее, материализм Гоббса не имеет своим содержанием и объектом ничего первона­чального, безусловного и абсолютного, ничего само себя определяющего и движущего, так и философия его, или система (если только эти слова применимы к Гоббсу), не есть система, а мыслящая машина; его мышление — чистый механизм, столь же внешне и столь же слабо связанный, как машина, коей части, несмотря на их связь, остаются неживым разнородным соединением, лишенным единства. Это мышление столь же скучно, однообразно, сухо, как механическая операция, столь же индифферентно и слепо, как случай, или внешняя, механическая необходимость; оно равнодушно к раз­личному специфическому содержанию вещей, нивели­рует все, то есть, не различая и даже отрицая всякое раз­личие, простирает на все объекты определенные законы или категории, имеющие силу лишь внутри огра­ниченной, подчиненной сферы определенных объектов, законы конечного или внешнего механизма. Поэтому логическое понятие, господствующее над эмпиризмом или материализмом Гоббса, как и позднейших эмпири­ков, так как оно представляет отрицание всего суб­станциального и безусловного, есть единственно поня­тие относительности или условности. Ибо сам дух в нем не первоначальное, начинающееся с себя самого, первое, но просто положенное и обусловленное; все его познания и понятия возникают из образов и пред­ставлений чувств, а последние суть действия движений между органами и воздействующими объектами; само движение последних обусловлено другим, которое в свою очередь зависит от третьего и так далее до бесконеч­ности, ибо в понятие механического движения входит не понятие первоначальности, самостоятельного на­чала, но понятие условности. Дух, говорит Гоббс в своих возражениях Декарту, не

что иное, как движение в  известных частях органического тела. Поэтому эмпиризм не имеет ни начала, ни середины, ни конца, то есть вообще не имеет принципа, так как он не имеет своим прин­ципом субстанциальных понятий, но как объект его, так и понятия относительны, условны; поэтому он не является и никогда не может быть системой, и, не­смотря на внешнюю последовательность, он не имеет внутренней опоры и связи.

Но именно в этом опустошении и отчуждении духа, в этой эксцентричной материальности мышления со­стоит интерес и историческое значение системы Гоббса, её необходимость и связь с историей нового времени, её оправдание и достоинство. Ибо было в порядке ве­щей, что человеческий дух, перешедший из тесных и мрачных монастырских школ средних веков, из огра­ниченного круга его прежней уединенности и оторван­ности от жизни и мира в свободную университетскую жизнь нового времени, впал в противоположную край­ность и отверг все идеальное, сверхчувственное, вся­кую метафизику как ничтожное измышление. Эмпи­ризм и материализм в развитии мыслящего духа пред­ставляют то же, что в жизни индивида период, когда он с высоты своих первых, ещё чисто субъективных, не основанных на опыте идеальных воззрений бро­сается в поток чувственной жизни. Только тот идеа­лизм, который возвращается обратно из рассеянной жизни этого богатого опытом периода, является испы­танным, уверенным в себе идеализмом. Поэтому также абстрактный, субъективный идеализм философии Де­карта только после возвращения от эмпиризма англи­чан к Канту и Фихте, в лице которых дух снова обрел себя, сосредоточился в себе, стал богаче содержанием, достовернее. * Против значения, приданного здесь эмпиризму и мате­риализму, вероятно, не будет возражений, ибо и материалисты отчасти говорят о чувственном как простой видимости; так, Гоббс, говоря о great deception of sense великом обмане чувства, уничтожает реальность чувственных представлений, ибо идеализм, как он обнаруживает себя в пределах эмпи­ризма, есть сам материализм. Надо также заметить, что здесь эмпиризм вообще обозначается по своему общему понятию. Гоббс вполне абстрактный материалист, то есть понятие, господ­ствующее в его философии, есть понятие простой материи, простого тела или, правильнее, абстрактного, математического тела, коего существенное определение — одно только количе­ство. Это чистое, ясно мыслимое тело субстанционально в его философии. Но в этой чистоте и абстрактности оно не пред­ставляет отрицания и идеальности всех чувственных акциден­ций, то есть всякого качества, то есть оно лишь свойство, воспри­нимаемое одной мыслью, совершенно абстрактное качество, количество, субстанциональное определение тела. Напротив, у позднейших материалистов, особенно французских, господ­ствующее понятие есть чувственная материя, чувственное тело, погружение в абстрактную телесность материальности становится у них погружением в чувственность, в сущность чувственного представления и ощущения.