§ 18. Мысли Бэкона о некоторых всеобщих предметах природы

В природе не может быть причины первой материи, её свойств и деятельности; она есть (конечно, исклю­чая бога) самое первое. Поэтому из какого бы веще­ства, какой силы и деятельности ни состояла эта пер­вая материя, она являет собой непосредственный, про­сто положительный факт, который надо принять, как он есть, не выводя и не оценивая его из какого-либо предвзятого и поспешного мнения. Ибо, если возможно знание её, то она не может быть познана из какой-либо причины, так как после бога она — причина причин, не имея собственной причины. А именно в природе нельзя переходить от одной причины к другой до бесконечно­сти, ибо причины в ней не выходят за известную опре­деленную границу. Поэтому, кто переходит эту границу и, дойдя до последней силы, спрашивает о причине или просто положительном принципе и законе природы, тот такой же поверхностный философ, как тот, кто оста­навливается на производных вещах, не спрашивая о причине их.

Первая материя или первый принцип должен так же действительно существовать в природе, как и воз­никшие из него вещи. Поэтому материя без формы и движения есть фикция, недействительная абстракция. Более того, первая материя должна мыслиться в связи с первой формой и первым принципом движения. Ма­терию, форму и движение, конечно, надо различать, но не разделять или разрывать, мысля при этом материю (как бы она ни была устроена) настолько определен­ной, оснащенной и оформленной, чтобы все свойства, сила, деятельность и движение природы могли быть её следствием и эманацией. Поэтому философы Древней Греции почти все соглашались в том, что материя дея­тельна, имеет какие-либо свойства или форму, послед­няя снова делится на особые формы, имея в себе прин­цип движения.

Впрочем, истинный принцип не только производит из себя вещи, но и растворяет их в себе. Он имеет так­же не только известное внутреннее родство и однород­ность с самыми крупными, многочисленными, порази­тельными и явно могущественными субстанциями, как, например, огонь, воздух, вода, но и с самыми мелкими, редкими, незаметными и как бы одинокими и покину­тыми субстанциями.

Сила сопротивления материи, благодаря которой даже мельчайшая часть её утверждает себя в своем бытии, ни наибольшему давлению массы, ни сильней­шим агентам не дает себя разрушить или уничтожить и вытеснить из пространства, а оказывает им сопротив­ление непреодолимым протяжением и со своей стороны как бы прибегает ко всяким окольным путям и уверткам для того, чтобы утвердить себя, — эта сила не страдание, как ошибочно думали до сих пор, но ско­рее самая деятельная, мощная, непреодолимая сила, почти подобная силе судьбы и необходимости.

Общая сумма вещества всегда остается себе равной, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Но тела, между которыми эта сумма распределена в известных отно­шениях, содержат вещества одни больше, другие меньше.

Все тела стремятся к сцеплению, то есть питают страх и отвращение к разделению и расхождению своих ча­стей. Поэтому понятия жидкого и плотного, или твер­дого, лишь популярные и поверхностные понятия. Ибо жидкие тела отличаются от твердых только тем, что в первых в силу однородности это стремление слабее, а в последних в силу их разнородности сильнее.

Все тела без исключения имеют стремление к асси­миляции или к размножению и усилению разнородно­сти, а также стремление к соединению с однородным.

Затем все тела имеют известную способность к вос­приятию или представлению, а также известную спо­собность выбора, с помощью которой они притягивают родственное и удаляются от чуждого и враждебного. Эта способность представления обнаруживается не только в явлениях, поражающих своей тонкостью пред­ставление, как, например, притяжение магнитом же­леза, стремление пламени к нефти, но и в самых обык­новенных явлениях, ибо тело, приближающееся к дру­гому, изменяет его или само изменяется им, причем этому изменению не предшествует взаимное восприя­тие. Так, например, тело замечает пути, на которые оно вторгается, толчок тела, которому оно уступает, и так далее, — словом, везде присутствует восприятие. Но воз­дух воспринимает холод и теплоту гораздо тоньше, чем чувство человека, которое, однако, считается мерой тепла и холода. Поэтому представление или восприя­тие может существовать отдельно от ощущения, ибо последнего не имеют неодушевленные тела, поэтому то и другое следует строго различать.

Различные тела в природе имеют как бы вытекаю­щее из их недостаточности и бедности ненасытное стремление принимать в себя другие тела. Так, воздух поглощает свет, звук, пары и запахи, притом с истин­ной жадностью, как будто он недоволен самим собой и собственным содержанием, иначе он не стал бы погло­щать их с такой легкостью и стремительностью. Так, вода поглощает твердые тела, а твердое тело — жидко­сти. И это поглощение, по-видимому, происходит не на­сильственно, а как бы с обоюдного согласия. Этот пред­мет заслуживает поэтому внимательного исследования. Ибо обычное объяснение, что материя — общедоступная женщина, принимающая все формы тел, есть неопреде­ленное понятие.

Между свойствами тел, обладающих или не обла­дающих чувствами, имеет место большое согласие и сходство, единственное различие в том, что к телам, наделенным ощущением, присоединяется ещё и ум. На­пример, зрачок подобен зеркалу или воде, точно так же воспринимая и отражая изображения видимых вещей. Поэтому, сколько чувств в одушевленных телах, столь­ко же соответствующих им движений и определений имеют место в неодушевленных телах, которым недо­стает жизненного духа, хотя, очевидно, в неодушевлен­ных телах должно быть больше видов движений, чем чувств в одушевленных, ибо число органов чувств не­велико. Очевидный пример этого являет боль. Различ­ные виды, формы или характеры боли, как боль при ожоге, боль от холода и так далее, наверное, существуют в форме простого движения в неодушевленных телах, как, например, в камне или дереве, когда последнее горит или сжимается от сильного холода и так далее; но, ко­нечно, здесь нет ощущения.

Среди различных видов движений в природе суще­ствует очень своеобразный вид движения — движение дрожания (motus trepidationis), которое имеет место там, где существо находится в известном состоянии постоянного заточения и стеснения, чувствует себя в тесных и неприятных границах и потому испытывает непрерывный страх и недовольство или бурное и тре­петное беспокойство. Это движение происходит не толь­ко в сердце и биении пульса живых существ, но и во всех телах, которые колеблются между крайностями удовольствия и неудовольствия, желанием добиться бо­лее свободного, неограниченного и широкого существо­вания и страхом совсем разбить рамки, определяющие внешне их существование и положение.

В природе не может быть причины первой материи, её свойств и деятельности; она есть (конечно, исклю­чая бога) самое первое. Поэтому из какого бы веще­ства, какой силы и деятельности ни состояла эта пер­вая материя, она являет собой непосредственный, про­сто положительный факт, который надо принять, как он есть, не выводя и не оценивая его из какого-либо предвзятого и поспешного мнения. Ибо, если возможно знание её, то она не может быть познана из какой-либо причины, так как после бога она — причина причин, не имея собственной причины. А именно в природе нельзя переходить от одной причины к другой до бесконечно­сти, ибо причины в ней не выходят за известную опре­деленную границу. Поэтому, кто переходит эту границу и, дойдя до последней силы, спрашивает о причине или просто положительном принципе и законе природы, тот такой же поверхностный философ, как тот, кто оста­навливается на производных вещах, не спрашивая о причине их.

Первая материя или первый принцип должен так же действительно существовать в природе, как и воз­никшие из него вещи. Поэтому материя без формы и движения есть фикция, недействительная абстракция. Более того, первая материя должна мыслиться в связи с первой формой и первым принципом движения. Ма­терию, форму и движение, конечно, надо различать, но не разделять или разрывать, мысля при этом материю (как бы она ни была устроена) настолько определен­ной, оснащенной и оформленной, чтобы все свойства, сила, деятельность и движение природы могли быть её следствием и эманацией. Поэтому философы Древней Греции почти все соглашались в том, что материя дея­тельна, имеет какие-либо свойства или форму, послед­няя снова делится на особые формы, имея в себе прин­цип движения.

Впрочем, истинный принцип не только производит из себя вещи, но и растворяет их в себе. Он имеет так­же не только известное внутреннее родство и однород­ность с самыми крупными, многочисленными, порази­тельными и явно могущественными субстанциями, как, например, огонь, воздух, вода, но и с самыми мелкими, редкими, незаметными и как бы одинокими и покину­тыми субстанциями.

Сила сопротивления материи, благодаря которой даже мельчайшая часть её утверждает себя в своем бытии, ни наибольшему давлению массы, ни сильней­шим агентам не дает себя разрушить или уничтожить и вытеснить из пространства, а оказывает им сопротив­ление непреодолимым протяжением и со своей стороны как бы прибегает ко всяким окольным путям и уверткам для того, чтобы утвердить себя, — эта сила не страдание, как ошибочно думали до сих пор, но ско­рее самая деятельная, мощная, непреодолимая сила, почти подобная силе судьбы и необходимости.

Общая сумма вещества всегда остается себе равной, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Но тела, между которыми эта сумма распределена в известных отно­шениях, содержат вещества одни больше, другие меньше.

Все тела стремятся к сцеплению, то есть питают страх и отвращение к разделению и расхождению своих ча­стей. Поэтому понятия жидкого и плотного, или твер­дого, лишь популярные и поверхностные понятия. Ибо жидкие тела отличаются от твердых только тем, что в первых в силу однородности это стремление слабее, а в последних в силу их разнородности сильнее.

Все тела без исключения имеют стремление к асси­миляции или к размножению и усилению разнородно­сти, а также стремление к соединению с однородным.

Затем все тела имеют известную способность к вос­приятию или представлению, а также известную спо­собность выбора, с помощью которой они притягивают родственное и удаляются от чуждого и враждебного. Эта способность представления обнаруживается не только в явлениях, поражающих своей тонкостью пред­ставление, как, например, притяжение магнитом же­леза, стремление пламени к нефти, но и в самых обык­новенных явлениях, ибо тело, приближающееся к дру­гому, изменяет его или само изменяется им, причем этому изменению не предшествует взаимное восприя­тие. Так, например, тело замечает пути, на которые оно вторгается, толчок тела, которому оно уступает, и так далее, — словом, везде присутствует восприятие. Но воз­дух воспринимает холод и теплоту гораздо тоньше, чем чувство человека, которое, однако, считается мерой тепла и холода. Поэтому представление или восприя­тие может существовать отдельно от ощущения, ибо последнего не имеют неодушевленные тела, поэтому то и другое следует строго различать.

Различные тела в природе имеют как бы вытекаю­щее из их недостаточности и бедности ненасытное стремление принимать в себя другие тела. Так, воздух поглощает свет, звук, пары и запахи, притом с истин­ной жадностью, как будто он недоволен самим собой и собственным содержанием, иначе он не стал бы погло­щать их с такой легкостью и стремительностью. Так, вода поглощает твердые тела, а твердое тело — жидко­сти. И это поглощение, по-видимому, происходит не на­сильственно, а как бы с обоюдного согласия. Этот пред­мет заслуживает поэтому внимательного исследования. Ибо обычное объяснение, что материя — общедоступная женщина, принимающая все формы тел, есть неопреде­ленное понятие.

Между свойствами тел, обладающих или не обла­дающих чувствами, имеет место большое согласие и сходство, единственное различие в том, что к телам, наделенным ощущением, присоединяется ещё и ум. На­пример, зрачок подобен зеркалу или воде, точно так же воспринимая и отражая изображения видимых вещей. Поэтому, сколько чувств в одушевленных телах, столь­ко же соответствующих им движений и определений имеют место в неодушевленных телах, которым недо­стает жизненного духа, хотя, очевидно, в неодушевлен­ных телах должно быть больше видов движений, чем чувств в одушевленных, ибо число органов чувств не­велико. Очевидный пример этого являет боль. Различ­ные виды, формы или характеры боли, как боль при ожоге, боль от холода и так далее, наверное, существуют в форме простого движения в неодушевленных телах, как, например, в камне или дереве, когда последнее горит или сжимается от сильного холода и так далее; но, ко­нечно, здесь нет ощущения.

Среди различных видов движений в природе суще­ствует очень своеобразный вид движения — движение дрожания (motus trepidationis), которое имеет место там, где существо находится в известном состоянии постоянного заточения и стеснения, чувствует себя в тесных и неприятных границах и потому испытывает непрерывный страх и недовольство или бурное и тре­петное беспокойство. Это движение происходит не толь­ко в сердце и биении пульса живых существ, но и во всех телах, которые колеблются между крайностями удовольствия и неудовольствия, желанием добиться бо­лее свободного, неограниченного и широкого существо­вания и страхом совсем разбить рамки, определяющие внешне их существование и положение.