§ 55. Сомнение как начало философии

Декарт начинает философию сомнением, но не со­мнением в истине того или иного предмета, сомнением, касающимся известных предметов, но оставляющим нетронутой общую сферу подверженного сомнению, а полным всеобщим сомнением, обнимающим всю сферу того, что подвержено сомнению, сомнением во всем, что только известно не само по себе и потому может вызвать сомнение. Но он начинает с сомнения не для того, чтобы сомневаться по примеру скептиков, но для того, чтобы прийти к достоверности; он начинает с сомнения как необходимого условия и способа достиг­нуть познания определенных и прочных принципов. “Уже несколько лет, — так начинает Декарт первое из своих размышлений о первой философии, — как я за­метил, что уже с юности принимал многие обманы и заблуждения за истины и как недостоверно все, что я строил из них позднее, а потому я понял необходи­мость хоть раз в жизни отвергнуть все до основания и начать с первых основ, если я хотел обосновать нечто прочное и долговечное в науках. Поэтому, чтобы осво­бодиться от многих предрассудков, которые я впитал с детства, когда ещё не мог надлежащим образом поль­зоваться разумом, я должен усомниться во всем, что не вполне достоверно. Но главнейший предрассудок относится к существованию чувственных вещей. Чув­ства иногда обманывают, и мудрость требует не слиш­ком доверять тем, кто однажды обманул пас. Затем я чувствую и живо воспринимаю ежедневно многое во сне, что не существует в действительности, так что я не имею надежных критериев, чтобы отличить снови­дение от наблюдения наяву. Поэтому я должен усо­мниться в существовании чувственных вещей; но не только в них, а также и в простых и всеобщих пред­метах, как телесная природа, протяжение и так далее, даже в математических истинах, ибо уже многие обманыва­лись ими и считали достоверным то, что впоследствии оказалось ложным; и прежде всего потому, что в на­шем духе издавна укоренилось мнение, что сущест­вует бог, который может все и создал нас. Ибо мы не знаем, не создал ли он нас так, что мы заблуждаемся всегда даже в том, что считаем самым ясным и досто­верным” (Meditationis Размышл. I и Princ(ipia philosophiae Принц. философии, I, § 1—5).

Способ, которым Декарт выражает и представляет свои сомнения, очень нефилософский, и основания его сомнения, очевидно, очень слабы. А последнее осно­вание сомнения показывает немалую слабость и непо­следовательность. Как мог Декарт считать старое мне­ние о всемогущем боге основой сомнения? Мнение, о котором он даже не знает, истинно оно или нет? Ведь он должен был истребить в себе это мнение, поскольку оно только мнение. Впрочем, надо принять во внима­ние, что Декарт находится здесь ещё только в преддве­рии, в начале своей философии, а не в ней самой; что эти основания выражают лишь субъективный способ, каким он пришел к принципу своей философии, так что они безразличны в этом отношении и, если бы они были ещё хуже, они не устранили бы необходимости сомнения. Ибо истинное, существенное основание его суть (как окажется ниже) не приведенные основания, но сам фундамент его философии “я мыслю, следова­тельно, я существую”, есть необходимость, чтобы дух, познать который Декарт — правда, в первой самой про­стой и абстрактной форме — был предопределен духом всемирной истории, воспринимал себя сам лишь через сомнение и только через него мог быть познан. По­этому Декарт не только делал вид, что сомневается, как обвиняли его некоторые противники, но действи­тельно сомневался и может быть понят тем, кто сомневается вместе с ним, но, конечно, в другом смысле, чем обыкновенно понимаются сомнения Декарта. Вся аргу­ментация противников Декарта против его сомнений, к которой он сам дал повод небрежностью, неточно­стью, неловкостью и даже ребячеством своих выраже­ний, нефилософской, непоследовательной формой, в которой он излагает большую часть своих мыслей, вся эта аргументация рушится от замечания, что они об­ращали внимание только на его сомнения, а не на акт сомнения, что является главным; что они, что также очень важно, не принимали во внимание определенный вид, связь его сомнения с определенной исходной точ­кой и результатом его. Во всяком сомнении, которое не устремляется в пустоту и не разрешается неопреде­ленной болтовней, не имеет своей исходной точкой произвол, содержится уже в отрицательной форме ре­зультат, вытекающий из него. Истинное сомнение есть необходимость не только потому, что оно освобождает меня от мнений и предрассудков, мешающих моему познанию предмета, и, таким образом, является субъ­ективным средством достигнуть его познания, но и пото­му, что оно соответствует предмету, который я познаю через него, лежит в нем самом и поэтому является единственным данным самим предметом и определен­ным средством познания его. Поэтому истинное фи­лософское сомнение во всяком случае не беспредпосылочно, но предполагает результат, который для философа не предшествует сомнению, а возникает лишь из него и вместе с ним; оно имеет, далее, своей предпосылкой дух и общую точку зрения философии, начинающейся этим сомнением, на которую философ становится не произвольно, как на подставку, которую он ad libitum по желанию может покинуть и затем снова занять, а на которую он оказывается поставлен­ным духом всемирной истории и своей философии и которая поэтому является необходимой точкой зрения. Таким образом, и сомнение Декарта не настолько про­извольно, чтобы он мог начать как с него, так и без него, но это метод, с необходимостью вытекающий из самого принципа его философии, — единственное сред­ство познать этот принцип. Но сомнение Декарта было необходимым действием не только потому, что он лишь с его помощью мог найти принцип своей философии, но и потому, что он, только начиная свою философию с сомнения, с отрицания, положил и мог положить на­чало и основание новой и свободной, начинающейся в самой себя философии. Каким образом и насколько философию Декарта и вообще философскую мысль можно назвать новой, об этом я говорил подробнее в томах данной “Истории философии”, посвященных Бейлю и Лейбницу. Способ рассуждения Гюэ38 в его “Censura philos. Cart.”, с. VIII, §8 Критике картезианской философии, гл. VIII, § 8 с целью отказать ей в новизне в высшей степени некритичен и нелеп. В письме к П. Дине Декарт называет свою философию самой древней, так как она исходит из принципов, общих всем предыдущим философам и врожденных нашему духу (см. также. Чувственному человеку, который то, что действует на него, что он ощущает, считает действительностью, ибо оно действует на него, который считает себя мерой того, что существует или нет, который принимает чув­ственные свойства вещей за их существование и по­тому думает, будто Декарт, сомневаясь в их существо­вании, отрицает то, что мы видим вещи, ощущаем их твердость, мягкость и т. п., такому человеку сомнение Декарта, конечно, должно казаться очень смешным. Но, как уже Мальбранш верно заметил о Декарте! “Декарт, ко­торый хотел обосновать свою философию на непоко­лебимых основаниях, не считал себя вправе предполагать, что существуют тела или что он должен дока­зать это ощутимыми доводами, хотя бы они казались весьма убедительными большинству людей. Очевидно, он знал так же хорошо, как мы, что надо было лишь открыть глаза, чтобы видеть тела, что можно прибли­зиться к ним и коснуться их, чтобы убедиться, не об­манывают ли нас глаза своим свидетельством. Но... он предпочел казаться смешным мелким умам вследствие сомнений, которые казались им экстравагантными, чем убеждаться в вещах, которых он не считал достовер­ными и бесспорными” (Объяснения к I книге об изы­скании истины, стр. 211). Чувственного существования вещей, которое для чувственного человека в пределах точки зрения чувственности является несомненной реальностью, не подвергает сомнению ни один идеа­лист; но вопрос состоит именно в том, представляет ли это чувственное, являющееся существование истинную реальность, существование, которое могло бы служить опорой мысли. Впрочем, так как сомнение у Декарта представляет лишь начало его философии и имеет у него лишь значение различения и абстракции, как это будет показано далее, то здесь не место исследовать ближе и критиковать смысл идеализма, именно субъ­ективного.

Декарт начинает философию сомнением, но не со­мнением в истине того или иного предмета, сомнением, касающимся известных предметов, но оставляющим нетронутой общую сферу подверженного сомнению, а полным всеобщим сомнением, обнимающим всю сферу того, что подвержено сомнению, сомнением во всем, что только известно не само по себе и потому может вызвать сомнение. Но он начинает с сомнения не для того, чтобы сомневаться по примеру скептиков, но для того, чтобы прийти к достоверности; он начинает с сомнения как необходимого условия и способа достиг­нуть познания определенных и прочных принципов. “Уже несколько лет, — так начинает Декарт первое из своих размышлений о первой философии, — как я за­метил, что уже с юности принимал многие обманы и заблуждения за истины и как недостоверно все, что я строил из них позднее, а потому я понял необходи­мость хоть раз в жизни отвергнуть все до основания и начать с первых основ, если я хотел обосновать нечто прочное и долговечное в науках. Поэтому, чтобы осво­бодиться от многих предрассудков, которые я впитал с детства, когда ещё не мог надлежащим образом поль­зоваться разумом, я должен усомниться во всем, что не вполне достоверно. Но главнейший предрассудок относится к существованию чувственных вещей. Чув­ства иногда обманывают, и мудрость требует не слиш­ком доверять тем, кто однажды обманул пас. Затем я чувствую и живо воспринимаю ежедневно многое во сне, что не существует в действительности, так что я не имею надежных критериев, чтобы отличить снови­дение от наблюдения наяву. Поэтому я должен усо­мниться в существовании чувственных вещей; но не только в них, а также и в простых и всеобщих пред­метах, как телесная природа, протяжение и так далее, даже в математических истинах, ибо уже многие обманыва­лись ими и считали достоверным то, что впоследствии оказалось ложным; и прежде всего потому, что в на­шем духе издавна укоренилось мнение, что сущест­вует бог, который может все и создал нас. Ибо мы не знаем, не создал ли он нас так, что мы заблуждаемся всегда даже в том, что считаем самым ясным и досто­верным” (Meditationis Размышл. I и Princ(ipia philosophiae Принц. философии, I, § 1—5).

Способ, которым Декарт выражает и представляет свои сомнения, очень нефилософский, и основания его сомнения, очевидно, очень слабы. А последнее осно­вание сомнения показывает немалую слабость и непо­следовательность. Как мог Декарт считать старое мне­ние о всемогущем боге основой сомнения? Мнение, о котором он даже не знает, истинно оно или нет? Ведь он должен был истребить в себе это мнение, поскольку оно только мнение. Впрочем, надо принять во внима­ние, что Декарт находится здесь ещё только в преддве­рии, в начале своей философии, а не в ней самой; что эти основания выражают лишь субъективный способ, каким он пришел к принципу своей философии, так что они безразличны в этом отношении и, если бы они были ещё хуже, они не устранили бы необходимости сомнения. Ибо истинное, существенное основание его суть (как окажется ниже) не приведенные основания, но сам фундамент его философии “я мыслю, следова­тельно, я существую”, есть необходимость, чтобы дух, познать который Декарт — правда, в первой самой про­стой и абстрактной форме — был предопределен духом всемирной истории, воспринимал себя сам лишь через сомнение и только через него мог быть познан. По­этому Декарт не только делал вид, что сомневается, как обвиняли его некоторые противники, но действи­тельно сомневался и может быть понят тем, кто сомневается вместе с ним, но, конечно, в другом смысле, чем обыкновенно понимаются сомнения Декарта. Вся аргу­ментация противников Декарта против его сомнений, к которой он сам дал повод небрежностью, неточно­стью, неловкостью и даже ребячеством своих выраже­ний, нефилософской, непоследовательной формой, в которой он излагает большую часть своих мыслей, вся эта аргументация рушится от замечания, что они об­ращали внимание только на его сомнения, а не на акт сомнения, что является главным; что они, что также очень важно, не принимали во внимание определенный вид, связь его сомнения с определенной исходной точ­кой и результатом его. Во всяком сомнении, которое не устремляется в пустоту и не разрешается неопреде­ленной болтовней, не имеет своей исходной точкой произвол, содержится уже в отрицательной форме ре­зультат, вытекающий из него. Истинное сомнение есть необходимость не только потому, что оно освобождает меня от мнений и предрассудков, мешающих моему познанию предмета, и, таким образом, является субъ­ективным средством достигнуть его познания, но и пото­му, что оно соответствует предмету, который я познаю через него, лежит в нем самом и поэтому является единственным данным самим предметом и определен­ным средством познания его. Поэтому истинное фи­лософское сомнение во всяком случае не беспредпосылочно, но предполагает результат, который для философа не предшествует сомнению, а возникает лишь из него и вместе с ним; оно имеет, далее, своей предпосылкой дух и общую точку зрения философии, начинающейся этим сомнением, на которую философ становится не произвольно, как на подставку, которую он ad libitum по желанию может покинуть и затем снова занять, а на которую он оказывается поставлен­ным духом всемирной истории и своей философии и которая поэтому является необходимой точкой зрения. Таким образом, и сомнение Декарта не настолько про­извольно, чтобы он мог начать как с него, так и без него, но это метод, с необходимостью вытекающий из самого принципа его философии, — единственное сред­ство познать этот принцип. Но сомнение Декарта было необходимым действием не только потому, что он лишь с его помощью мог найти принцип своей философии, но и потому, что он, только начиная свою философию с сомнения, с отрицания, положил и мог положить на­чало и основание новой и свободной, начинающейся в самой себя философии. Каким образом и насколько философию Декарта и вообще философскую мысль можно назвать новой, об этом я говорил подробнее в томах данной “Истории философии”, посвященных Бейлю и Лейбницу. Способ рассуждения Гюэ38 в его “Censura philos. Cart.”, с. VIII, §8 Критике картезианской философии, гл. VIII, § 8 с целью отказать ей в новизне в высшей степени некритичен и нелеп. В письме к П. Дине Декарт называет свою философию самой древней, так как она исходит из принципов, общих всем предыдущим философам и врожденных нашему духу (см. также. Чувственному человеку, который то, что действует на него, что он ощущает, считает действительностью, ибо оно действует на него, который считает себя мерой того, что существует или нет, который принимает чув­ственные свойства вещей за их существование и по­тому думает, будто Декарт, сомневаясь в их существо­вании, отрицает то, что мы видим вещи, ощущаем их твердость, мягкость и т. п., такому человеку сомнение Декарта, конечно, должно казаться очень смешным. Но, как уже Мальбранш верно заметил о Декарте! “Декарт, ко­торый хотел обосновать свою философию на непоко­лебимых основаниях, не считал себя вправе предполагать, что существуют тела или что он должен дока­зать это ощутимыми доводами, хотя бы они казались весьма убедительными большинству людей. Очевидно, он знал так же хорошо, как мы, что надо было лишь открыть глаза, чтобы видеть тела, что можно прибли­зиться к ним и коснуться их, чтобы убедиться, не об­манывают ли нас глаза своим свидетельством. Но... он предпочел казаться смешным мелким умам вследствие сомнений, которые казались им экстравагантными, чем убеждаться в вещах, которых он не считал достовер­ными и бесспорными” (Объяснения к I книге об изы­скании истины, стр. 211). Чувственного существования вещей, которое для чувственного человека в пределах точки зрения чувственности является несомненной реальностью, не подвергает сомнению ни один идеа­лист; но вопрос состоит именно в том, представляет ли это чувственное, являющееся существование истинную реальность, существование, которое могло бы служить опорой мысли. Впрочем, так как сомнение у Декарта представляет лишь начало его философии и имеет у него лишь значение различения и абстракции, как это будет показано далее, то здесь не место исследовать ближе и критиковать смысл идеализма, именно субъ­ективного.