§ 69. Разработка философии Декарта Арнольдом Гейлинксом

Философия Декарта получила интересную и после­довательную разработку в трудах Арнольда Гейлинкса (родился в 1625 г. в Антверпене, профессор в Лувене, затем в Лейдене, умер в 1669 г.), основателя так назы­ваемого окказионализма, учения, которое поэтому за­служивает особого, хотя бы краткого, упоминания и изложения.

Принцип его философии подобно декартовской есть дух, сущность которого составляет мышление, притом, как и у Декарта, то мышление, которое состоит лишь в отвлечении и отличении от чувственного, лишь в со­знании, относящемся к себе самому. Дух, говорит Гейлинкс, или Я (именно как дух, ибо это то же самое), есть нечто абсолютно отличное от чувственного, оп­ределение его понятия и сущности есть единственно мышление.

Но среди многих внешних объектов, которые я отли­чаю от себя, то есть воспринимаю как материальные, я нахожу также материальный объект, тело, тесно свя­занное со мной, которое я поэтому называю моим те­лом и которое является случайной причиной того, что я могу представлять другие тела этого мира. Это тело я могу многообразно по произволу определять или дви­гать, но я не причина этого движения, ибо я не знаю, как оно происходит, и невозможно, чтобы я делал то, о чем я не знаю, как оно делается. Но я не знаю, ка­ким образом движение от моего мозга распространяется по моим органам, и если я даже физическими или ана­томическими исследованиями составил себе некоторые знания по этому вопросу, то я все-таки ясно чувствую, что движение моих членов нисколько не зависит от этих познаний и что я двигал бы ими так же хорошо, если бы ничего не знал об этом. Но если я не произ­вожу движений в моем теле, то ещё менее того я про­извожу их вне моего тела.

Поэтому я ничего не могу производить вне себя;

все, что я делаю, остается во мне, не может перейти в мое или другое тело. Таким образом, я простой зри­тель этого мира; единственное действие, принадлежа­щее мне, остающееся у меня, которое я делаю, есть созерцание. Но и оно происходит чудесным образом. Ибо мир не может сам себя сделать наглядным, он сам по себе невидим. Как мало мы действуем на то, что вне нас, так мало то, что вне нас, действует на нас; наши действия не могут выходить за пределы нас, а дейст­вия мира не могут выходить за его пределы. Они не проникают до нашего духа; наше тело, как часть мира, есть граница, за которую они не могут выходить. Ибо если, например, в акте зрения внешние объекты вызы­вают изображение в моем глазу или оставляют отпеча­ток в моем мозге, как в воске, то ведь этот отпечаток или это изображение суть нечто телесное, или мате­риальное, которое поэтому не может войти в меня, представляющего нечто иное, и остается вне моего духа.

Поэтому, по учению Гейлинкса, один бог связывает внешнее с внутренним и внутреннее с внешним, де­лает внешние явления внутренними представлениями духа, делает наглядным мир и превращает определе­ния внутреннего, волю во внешнее действие, выходя­щее за границу моего Я. Каждое действие, связываю­щее внешнее и внутреннее, дух и мир (противополож­ности), поэтому действие не духа и не мира, но непо­средственное действие бога.

Движение в моих членах, говорит Гейлинкс, сле­дует не за моей волей, это лишь воля бога, что движе­ния происходят, когда я хочу. Однако моя воля не по­буждает двигателя двигать мои члены, но тот, кто сооб­щил материи движение и дал ей законы, именно он создал и мою волю, и поэтому он так связал между собой совершенно различные вещи, движение материи и произвол моей воли, что, когда моя воля хочет, про­исходит такое движение, какое она хочет, и когда про­исходит движение, то воля хочет его, но так, что они не действуют друг на друга и не оказывают взаимного физического влияния. Наоборот, как гармония двух часов, идущих совершенно одинаково, так, что когда одни бьют, то в то же время бьют и другие, зависит не от взаимного действия, но лишь от того, что те и другие одинаково поставлены или устроены, так согла­сие движений тела и воли зависит лишь от того вели­кого художника, который связал их невыразимым образом друг с другом.

Поэтому мое действие, собственно, не выходит за пределы меня, оно остается всегда во мне; лишь по­тому что бог связал с моим действием, то есть с моей во­лей, движения в моем теле, действие моей воли, когда за ним следуют движения или они его сопровождают, по-видимому, выходит за мои пределы и переходит в мое тело. Однако само действие как мое действие не выходит за мои пределы, ибо действие, перешедшее в тело, больше не мое действие, а действие двигателя.

Таким образом, бог связывает или соединяет своей волей по определенным законам дух и тело, но вид и способ этого соединения непознаваемы, невыразимы;

ибо невыразимо то, о чем известно, что оно существует, но неизвестно, как оно существует. Поэтому соединение духа и тела есть чудо, и я сам как зритель мира среди изумительных чудес мира — величайшее и непрестан­ное чудо, ибо непонятно, как я, столь отличный от мира, могу созерцать его.

Система Арнольда Гейлинкса не лишена интереса для истории познания, особенно же потому, что, от­крыто утверждая, что соединение тела и души и вооб­ще мир есть чудо, непостижимое, невыразимое, она тем самым ясно и откровенно выставляет на свет ис­тинное основание и источник всех непостижимостей, источник, скрытый и нелегко находимый во всех воз­зрениях или так называемых системах нового времени. А именно обычно исходят из односторонних и ограни­ченных понятий или представлении, которые, однако, несмотря на их односторонность и ограниченность, при­знаются абсолютными, и, не подвергая их сомнению или ограничению, считают их правильными, единст­венно приемлемыми. Но в ходе мышления мы прихо­дим к фактам, противоречащим этим представлениям, не познаваемым из них и, может быть, прямо отрицаю­щим их. Так как при этом не возвращаются к тем по­нятиям, с которых начинают и которые являются ос­новными понятиями, чтобы ограничить область их применения, ибо они предполагаются неограниченными, абсолютно истинными, то отсюда необходимо следует, что факты, непознаваемые из этих односторонних пред­ставлений или понятий, определяются как непостижи­мые, как пределы самого разума, как вещи, превышаю­щие силу разума. Причина этого весьма понятна, а именно эти односторонние понятия считаются единст­венно разумными, считаются самим разумом, и потому, вместо того чтобы признать причину этой непостижи­мости в ограниченности этих понятий, она относится к самому разуму.

Это имеет место и здесь, у Гейлинкса. Он исходит из понятия духа как самости, знающей себя лишь в отличии от материального, которая не признается огра­ниченной в своей области, как момент духа, но имеет для него значение целого духа, сущности его и из по­нятия протяжения как единственно существенного оп­ределения тела. Оба понятия несоединимы. Но соеди­нение тела и духа — известный факт; и эти понятия считаются единственно правильными, абсолютными, разумными или тождественными с разумом; поэтому соединение души и тела есть выходящее за пределы этих понятий отрицание их односторонности, состав­ляющей именно их существенное определение, в кото­ром они удерживаются как правильные, постижимым образом непостижимое, предел (отрицательный) ра­зума, ибо те односторонние понятия считаются поло­жительной границей разума; таким образом, по Гей­линксу, это соединение есть сотворенное лишь волей бога чудо

Отсюда можно извлечь следующее поучение и пра­вило для всех философских исследований. Когда в ходе твоих мыслей ты наталкиваешься на непостижи­мости, то будь уверен, что они лишь следствия или проявления недостатков и односторонностей тех поня­тий, из которых как единственно правильных ты исхо­дишь; что ты крайне странным, даже комическим и нечестным образом и на весьма неподходящем месте, именно не вначале, как это следовало бы, а лишь за­тем, когда уже поздно, в ходе или в конце твоих мыс­лей признаешь недостаточность твоих принципов. Таким образом, когда ты наталкиваешься на непости­жимости, то потрудись возвратиться к началу, то есть начать испытание твоих основных принципов, признать их односторонность и отказаться от них и всей твоей точки зрения; если ты этого не можешь, то будь по крайней мере так скромен, чтобы признать твою ограниченность твоей, не делать твоих границ границами других или даже самого разума.

Философия Декарта получила интересную и после­довательную разработку в трудах Арнольда Гейлинкса (родился в 1625 г. в Антверпене, профессор в Лувене, затем в Лейдене, умер в 1669 г.), основателя так назы­ваемого окказионализма, учения, которое поэтому за­служивает особого, хотя бы краткого, упоминания и изложения.

Принцип его философии подобно декартовской есть дух, сущность которого составляет мышление, притом, как и у Декарта, то мышление, которое состоит лишь в отвлечении и отличении от чувственного, лишь в со­знании, относящемся к себе самому. Дух, говорит Гейлинкс, или Я (именно как дух, ибо это то же самое), есть нечто абсолютно отличное от чувственного, оп­ределение его понятия и сущности есть единственно мышление.

Но среди многих внешних объектов, которые я отли­чаю от себя, то есть воспринимаю как материальные, я нахожу также материальный объект, тело, тесно свя­занное со мной, которое я поэтому называю моим те­лом и которое является случайной причиной того, что я могу представлять другие тела этого мира. Это тело я могу многообразно по произволу определять или дви­гать, но я не причина этого движения, ибо я не знаю, как оно происходит, и невозможно, чтобы я делал то, о чем я не знаю, как оно делается. Но я не знаю, ка­ким образом движение от моего мозга распространяется по моим органам, и если я даже физическими или ана­томическими исследованиями составил себе некоторые знания по этому вопросу, то я все-таки ясно чувствую, что движение моих членов нисколько не зависит от этих познаний и что я двигал бы ими так же хорошо, если бы ничего не знал об этом. Но если я не произ­вожу движений в моем теле, то ещё менее того я про­извожу их вне моего тела.

Поэтому я ничего не могу производить вне себя;

все, что я делаю, остается во мне, не может перейти в мое или другое тело. Таким образом, я простой зри­тель этого мира; единственное действие, принадлежа­щее мне, остающееся у меня, которое я делаю, есть созерцание. Но и оно происходит чудесным образом. Ибо мир не может сам себя сделать наглядным, он сам по себе невидим. Как мало мы действуем на то, что вне нас, так мало то, что вне нас, действует на нас; наши действия не могут выходить за пределы нас, а дейст­вия мира не могут выходить за его пределы. Они не проникают до нашего духа; наше тело, как часть мира, есть граница, за которую они не могут выходить. Ибо если, например, в акте зрения внешние объекты вызы­вают изображение в моем глазу или оставляют отпеча­ток в моем мозге, как в воске, то ведь этот отпечаток или это изображение суть нечто телесное, или мате­риальное, которое поэтому не может войти в меня, представляющего нечто иное, и остается вне моего духа.

Поэтому, по учению Гейлинкса, один бог связывает внешнее с внутренним и внутреннее с внешним, де­лает внешние явления внутренними представлениями духа, делает наглядным мир и превращает определе­ния внутреннего, волю во внешнее действие, выходя­щее за границу моего Я. Каждое действие, связываю­щее внешнее и внутреннее, дух и мир (противополож­ности), поэтому действие не духа и не мира, но непо­средственное действие бога.

Движение в моих членах, говорит Гейлинкс, сле­дует не за моей волей, это лишь воля бога, что движе­ния происходят, когда я хочу. Однако моя воля не по­буждает двигателя двигать мои члены, но тот, кто сооб­щил материи движение и дал ей законы, именно он создал и мою волю, и поэтому он так связал между собой совершенно различные вещи, движение материи и произвол моей воли, что, когда моя воля хочет, про­исходит такое движение, какое она хочет, и когда про­исходит движение, то воля хочет его, но так, что они не действуют друг на друга и не оказывают взаимного физического влияния. Наоборот, как гармония двух часов, идущих совершенно одинаково, так, что когда одни бьют, то в то же время бьют и другие, зависит не от взаимного действия, но лишь от того, что те и другие одинаково поставлены или устроены, так согла­сие движений тела и воли зависит лишь от того вели­кого художника, который связал их невыразимым образом друг с другом.

Поэтому мое действие, собственно, не выходит за пределы меня, оно остается всегда во мне; лишь по­тому что бог связал с моим действием, то есть с моей во­лей, движения в моем теле, действие моей воли, когда за ним следуют движения или они его сопровождают, по-видимому, выходит за мои пределы и переходит в мое тело. Однако само действие как мое действие не выходит за мои пределы, ибо действие, перешедшее в тело, больше не мое действие, а действие двигателя.

Таким образом, бог связывает или соединяет своей волей по определенным законам дух и тело, но вид и способ этого соединения непознаваемы, невыразимы;

ибо невыразимо то, о чем известно, что оно существует, но неизвестно, как оно существует. Поэтому соединение духа и тела есть чудо, и я сам как зритель мира среди изумительных чудес мира — величайшее и непрестан­ное чудо, ибо непонятно, как я, столь отличный от мира, могу созерцать его.

Система Арнольда Гейлинкса не лишена интереса для истории познания, особенно же потому, что, от­крыто утверждая, что соединение тела и души и вооб­ще мир есть чудо, непостижимое, невыразимое, она тем самым ясно и откровенно выставляет на свет ис­тинное основание и источник всех непостижимостей, источник, скрытый и нелегко находимый во всех воз­зрениях или так называемых системах нового времени. А именно обычно исходят из односторонних и ограни­ченных понятий или представлении, которые, однако, несмотря на их односторонность и ограниченность, при­знаются абсолютными, и, не подвергая их сомнению или ограничению, считают их правильными, единст­венно приемлемыми. Но в ходе мышления мы прихо­дим к фактам, противоречащим этим представлениям, не познаваемым из них и, может быть, прямо отрицаю­щим их. Так как при этом не возвращаются к тем по­нятиям, с которых начинают и которые являются ос­новными понятиями, чтобы ограничить область их применения, ибо они предполагаются неограниченными, абсолютно истинными, то отсюда необходимо следует, что факты, непознаваемые из этих односторонних пред­ставлений или понятий, определяются как непостижи­мые, как пределы самого разума, как вещи, превышаю­щие силу разума. Причина этого весьма понятна, а именно эти односторонние понятия считаются единст­венно разумными, считаются самим разумом, и потому, вместо того чтобы признать причину этой непостижи­мости в ограниченности этих понятий, она относится к самому разуму.

Это имеет место и здесь, у Гейлинкса. Он исходит из понятия духа как самости, знающей себя лишь в отличии от материального, которая не признается огра­ниченной в своей области, как момент духа, но имеет для него значение целого духа, сущности его и из по­нятия протяжения как единственно существенного оп­ределения тела. Оба понятия несоединимы. Но соеди­нение тела и духа — известный факт; и эти понятия считаются единственно правильными, абсолютными, разумными или тождественными с разумом; поэтому соединение души и тела есть выходящее за пределы этих понятий отрицание их односторонности, состав­ляющей именно их существенное определение, в кото­ром они удерживаются как правильные, постижимым образом непостижимое, предел (отрицательный) ра­зума, ибо те односторонние понятия считаются поло­жительной границей разума; таким образом, по Гей­линксу, это соединение есть сотворенное лишь волей бога чудо

Отсюда можно извлечь следующее поучение и пра­вило для всех философских исследований. Когда в ходе твоих мыслей ты наталкиваешься на непостижи­мости, то будь уверен, что они лишь следствия или проявления недостатков и односторонностей тех поня­тий, из которых как единственно правильных ты исхо­дишь; что ты крайне странным, даже комическим и нечестным образом и на весьма неподходящем месте, именно не вначале, как это следовало бы, а лишь за­тем, когда уже поздно, в ходе или в конце твоих мыс­лей признаешь недостаточность твоих принципов. Таким образом, когда ты наталкиваешься на непости­жимости, то потрудись возвратиться к началу, то есть начать испытание твоих основных принципов, признать их односторонность и отказаться от них и всей твоей точки зрения; если ты этого не можешь, то будь по крайней мере так скромен, чтобы признать твою ограниченность твоей, не делать твоих границ границами других или даже самого разума.