ДЕМОКРАТИЯ*

Корни современного феминизма часто усматривают в либерализме XVII столетия, отвергавшего патриархальные основы политической власти. Классический либерализм оказался мощным толчком к развитию современной демократии, и поскольку он сомневался в вероятности «естественно» предопределенных иерархий, он дал женщинам новое право требовать равенства с мужчинами. Либеральная критика деспотического и абсолютистского правительства во времена создания работы Мэри Уолстонкрафт «В защиту прав женщин» (1790) затрагивала также и закрытые для обсуждения взаимоотношения между мужьями и женами. Тем не менее, несмотря на все рассматриваемые аналогии, демократии не спешили с признанием женщин равноправными гражданами; и даже после запоздалого освобождения, женщины продолжали чувствовать себя гражданками второго сорта.

Феминистские теории демократии обычно начинаются с этой головоломки. Что касается демократии — традиционно определяемой принципами равенства и противопоставляемой тираническому принципу — что же так долго сохраняет ее невосприимчивой к требованиям равенства полов? Один из вариантов ответа состоит в том, что практике немного недостает теории, и что поскольку принципы демократии всегда подразумевают равенство между полами, крупные капиталовложения, которыми владели мужчины, препятствовали каким-либо действиям в этом направлении. Это, по существу, то положение дел, которое Джон Стюарт Милль рассматривал в работе «Женское рабство», обосновывая данный факт как единичное исключение из либеральных принципов, и приписывал их постоянство выгоде, которую мужчины всех классов могут извлечь из домашних «рабов». Современные исследователи сосредотачивают внимание на дополнительных теоретических основах неудач современной демократии. Предубеждение против женщин все больше и больше рассматривается не только как несовместимый предмет или неспособность силы, но как что-то глубоко заложенное в самой теории. «Для феминисток, — говорит Сьюзан Мендас, — демократия не является чем-то неприкосновенным, благодаря тому, что она не выполнила обещаний, данных женщинам. Можно гарантировать, что идеалы свободы никогда не будут реализованы, пока демократия не начнет обширный критический пересмотр ее собственных философских предположений» [7, p.208].

Феминистки доказывали, что особенности, связанные с демократическим гражданством — «характеристики, свойства, особенности, поведение и индивидуальность тех, кто рассматривается в качестве полноправных членов политического общества» — происходят из созданного мужским опытом комплекса ценностей, дающего привилегии мужчине [4, p.781]. Простое открытие границ для женщин в тех областях, которые обычно считались мужскими сферами, не может гарантировать демократическое равенство. Это может показаться даже непоследовательным. Рассмотрим, однако, ту высокую степень политического участия, которой пользовались граждане Афин в V в. до н.э. Гражданство в демократиях Древней Греции включало присутствие на обычных гражданских ассамблеях, так же как и предоставляло широкие возможности для службы в числе присяжных и в законодательных советах; но граждане были «свободными» для такой деятельности благодаря труду женщин, метисов и рабов. Поскольку права и обязанности граждан зависели от поддержки установленного социально-политического порядка, граждане могли широко участвовать в политике только потому, что были численным меньшинством и не занимались тяжелой работой, следовательно, гражданские права и обязанности никогда не были всеобщими. Без пересмотра прав и обязанностей такой вид гражданских свобод не мог быть дан женщинам.

Примеры древности являются наиболее ясными, поскольку они отражают период истории, в течение которого мужчины репрезентировали основную часть граждан. Феминистки полагают что мужчины были также представлены в поздних концепциях ХVII и ХVIII вв., где, на первый взгляд справедливые понятия свободы, равенства или согласия все еще обобщали мужской жизненный опыт. В своей знаменитой работе «Договор полов» Кэрол Пейтман доказывает, что демократия была задумана как согласие свободных индивидуумов, но эта свобода исходила из мужского образца, который не мог в полной мере распространяться на женщин. Она прослеживает концепцию демократии с момента появления теорий общественного договора, идеи которых стали фундаментом положения о либеральном государстве. Она доказывает, что общественный договор был, одновременно, договором полов, подчинившим женщину мужчине. Новые теории опровергают «закон отцов», и не только в одном, но в двух значениях. Они разрушили патриархальные основы монархического правления, но они также способствовали укреплению патриархатных отношений в более символическом смысле, обосновывая непосредственный доступ к свободным женщинам и к женам как к экономически и политически бесправным существам. Свобода была, в таком случае, предпосылкой к подчинению. «Гражданская свобода зависит от патриархального права» [11, p.4].

Пейтман доказывает, что данный принцип создает в нас представление о свободе, договоре и согласии, антагонистичных женскому познанию. Права и свободы демократического субъекта сформулированы в том, что она называет «мужской концепцией индивидуума как собственника» [11, p.216]. Эта концепция трактует человека и его возможности почти как материальное владение, и рассматривает свободу как возможность делать с вашей собственностью то, что вы хотите. Подобная характеристика является, в частности, несоответствующей в отношении женского тела, поскольку она сводится к обыденному пониманию демократии как всего, на что люди дали свое «свободное согласие». (Пейтман исследует и критикует различные «телесные контракты», заключающиеся в проституции или суррогатном материнстве). Идеалы демократического равенства должны быть освобождены от этих мужских начал для того, чтобы представлять подлинное равенство между женщиной и мужчиной.

Особенностью такого аргумента является то, что он приписывает неравные права женщин особой либеральной версии демократии; в этом она сходна с типичными для многих дискуссий 1970‑х и 1980‑х гг. рассуждениями о демократии. На ранних этапах современного женского движения к либеральной демократии относились с пренебрежением за ее чрезмерный индивидуализм и наивную уверенность в равных правах, и феминистки особенно противились тем технологиям, с помощью которых либерализм придал новую форму различию между общественной и частной жизнью как совершенно отдельным сферам. Это различие трактовало неравенство в частной сфере как несущественное для функционирования демократии, игнорируя то обстоятельство, что неравенство полов в семье или в работе могло влиять на возможности женщин как политически равноправных индивидуумов [14, ch.4]. Резкое различие между общественной и частной сферами также сделало домашние властные связи предметом индивидуального «выбора» или личного компромисса и не включало их в сферу деятельности демократии. С точки зрения феминисток, демократические идеалы нужно было применять на практике: «на кухне, в детской и спальне» [11, p.216]. Эта более честолюбивая программа демократизации соединила феминизм с традицией участия больше, чем либеральная демократия.

Анализ гендерного подтекста политической теории, сделанный Пейтман, был повторен в различных областях. Теоретики феминизма обратили внимание на то, что личность в теории либеральной демократии — это мужчина, являющийся главой семьи [9]; что мужчины были включены в демократию как граждане-воины, а женщины как граждане-матери [10]; что представление о равенстве, различии и недостаточности «предполагает стандарт обычного состояния, присущий мужскому» [7, p.215]. Необходимо отметить, что большинство из этих аргументов, сочетают в себе две различные точки зрения. Во-первых, они привлекают внимание к тому, что предположительно гендерно-нейтральные категории создают предпочтения для мужчин. Само по себе это, по-видимому, ведет к созданию относительно подлинного гендерного нейтралитета, не делающего различия между полами. Но этот первый аргумент часто объединяют со вторым, представляющим гендерный нейтралитет как преступление. В работе Кэрол Пейтман, например, «личность» в теории либеральной демократии либо отождествляется с мужским полом, либо вообще отделяется от конкретного воплощения. Предложение Пейтман состояло в том, чтобы не устранять мужские характеристики личности, но при этом развивать демократию в направлении, которое может признать и женщин и мужчин. Сейчас все демократии беспристрастны к различиям полов, и данный принцип позволяет им провозглашать гражданство с равными возможностями, как для женщин, так и для мужчин. Эта беспристрастность, однако, является частью того, что критикуют феминистки. Отделяя себя от того, что практически или физически является особым, демократическая теория вынуждена признать в качестве своих норм те, что принадлежат исключительно одному из полов.

«Для того чтобы стать гражданином, нужно заменить собственную личность абстрактной, общественной личностью», и этот обмен рассматривается как особенно выгодный мужчинам [4, p.784]. Обратите внимание на равновесие, которое мужчины и женщины должны были установить между общественной и частной жизнью, и на ту легкость, с какой мужчины отделяют себя (и практически и эмоционально) от частных или домашних забот. В «мужской» норме демократической политики границы между общественным и частным миром соблюдаются четко, и индивиды, отклоняющиеся от этих норм и пересекающие границы, будут считаться разрушителями или чудаками, неприспособленными к стандартам демократической жизни. Критика данных нейтральных стандартов, может относиться, в равной степени, как к мужчинам, так и к женщинам. Но поскольку общественные характеристики являются гендерными, политические нормы оказываются трактовкой, содержащей обращение к мужчинам.

Корни современного феминизма часто усматривают в либерализме XVII столетия, отвергавшего патриархальные основы политической власти. Классический либерализм оказался мощным толчком к развитию современной демократии, и поскольку он сомневался в вероятности «естественно» предопределенных иерархий, он дал женщинам новое право требовать равенства с мужчинами. Либеральная критика деспотического и абсолютистского правительства во времена создания работы Мэри Уолстонкрафт «В защиту прав женщин» (1790) затрагивала также и закрытые для обсуждения взаимоотношения между мужьями и женами. Тем не менее, несмотря на все рассматриваемые аналогии, демократии не спешили с признанием женщин равноправными гражданами; и даже после запоздалого освобождения, женщины продолжали чувствовать себя гражданками второго сорта.

Феминистские теории демократии обычно начинаются с этой головоломки. Что касается демократии — традиционно определяемой принципами равенства и противопоставляемой тираническому принципу — что же так долго сохраняет ее невосприимчивой к требованиям равенства полов? Один из вариантов ответа состоит в том, что практике немного недостает теории, и что поскольку принципы демократии всегда подразумевают равенство между полами, крупные капиталовложения, которыми владели мужчины, препятствовали каким-либо действиям в этом направлении. Это, по существу, то положение дел, которое Джон Стюарт Милль рассматривал в работе «Женское рабство», обосновывая данный факт как единичное исключение из либеральных принципов, и приписывал их постоянство выгоде, которую мужчины всех классов могут извлечь из домашних «рабов». Современные исследователи сосредотачивают внимание на дополнительных теоретических основах неудач современной демократии. Предубеждение против женщин все больше и больше рассматривается не только как несовместимый предмет или неспособность силы, но как что-то глубоко заложенное в самой теории. «Для феминисток, — говорит Сьюзан Мендас, — демократия не является чем-то неприкосновенным, благодаря тому, что она не выполнила обещаний, данных женщинам. Можно гарантировать, что идеалы свободы никогда не будут реализованы, пока демократия не начнет обширный критический пересмотр ее собственных философских предположений» [7, p.208].

Феминистки доказывали, что особенности, связанные с демократическим гражданством — «характеристики, свойства, особенности, поведение и индивидуальность тех, кто рассматривается в качестве полноправных членов политического общества» — происходят из созданного мужским опытом комплекса ценностей, дающего привилегии мужчине [4, p.781]. Простое открытие границ для женщин в тех областях, которые обычно считались мужскими сферами, не может гарантировать демократическое равенство. Это может показаться даже непоследовательным. Рассмотрим, однако, ту высокую степень политического участия, которой пользовались граждане Афин в V в. до н.э. Гражданство в демократиях Древней Греции включало присутствие на обычных гражданских ассамблеях, так же как и предоставляло широкие возможности для службы в числе присяжных и в законодательных советах; но граждане были «свободными» для такой деятельности благодаря труду женщин, метисов и рабов. Поскольку права и обязанности граждан зависели от поддержки установленного социально-политического порядка, граждане могли широко участвовать в политике только потому, что были численным меньшинством и не занимались тяжелой работой, следовательно, гражданские права и обязанности никогда не были всеобщими. Без пересмотра прав и обязанностей такой вид гражданских свобод не мог быть дан женщинам.

Примеры древности являются наиболее ясными, поскольку они отражают период истории, в течение которого мужчины репрезентировали основную часть граждан. Феминистки полагают что мужчины были также представлены в поздних концепциях ХVII и ХVIII вв., где, на первый взгляд справедливые понятия свободы, равенства или согласия все еще обобщали мужской жизненный опыт. В своей знаменитой работе «Договор полов» Кэрол Пейтман доказывает, что демократия была задумана как согласие свободных индивидуумов, но эта свобода исходила из мужского образца, который не мог в полной мере распространяться на женщин. Она прослеживает концепцию демократии с момента появления теорий общественного договора, идеи которых стали фундаментом положения о либеральном государстве. Она доказывает, что общественный договор был, одновременно, договором полов, подчинившим женщину мужчине. Новые теории опровергают «закон отцов», и не только в одном, но в двух значениях. Они разрушили патриархальные основы монархического правления, но они также способствовали укреплению патриархатных отношений в более символическом смысле, обосновывая непосредственный доступ к свободным женщинам и к женам как к экономически и политически бесправным существам. Свобода была, в таком случае, предпосылкой к подчинению. «Гражданская свобода зависит от патриархального права» [11, p.4].

Пейтман доказывает, что данный принцип создает в нас представление о свободе, договоре и согласии, антагонистичных женскому познанию. Права и свободы демократического субъекта сформулированы в том, что она называет «мужской концепцией индивидуума как собственника» [11, p.216]. Эта концепция трактует человека и его возможности почти как материальное владение, и рассматривает свободу как возможность делать с вашей собственностью то, что вы хотите. Подобная характеристика является, в частности, несоответствующей в отношении женского тела, поскольку она сводится к обыденному пониманию демократии как всего, на что люди дали свое «свободное согласие». (Пейтман исследует и критикует различные «телесные контракты», заключающиеся в проституции или суррогатном материнстве). Идеалы демократического равенства должны быть освобождены от этих мужских начал для того, чтобы представлять подлинное равенство между женщиной и мужчиной.

Особенностью такого аргумента является то, что он приписывает неравные права женщин особой либеральной версии демократии; в этом она сходна с типичными для многих дискуссий 1970‑х и 1980‑х гг. рассуждениями о демократии. На ранних этапах современного женского движения к либеральной демократии относились с пренебрежением за ее чрезмерный индивидуализм и наивную уверенность в равных правах, и феминистки особенно противились тем технологиям, с помощью которых либерализм придал новую форму различию между общественной и частной жизнью как совершенно отдельным сферам. Это различие трактовало неравенство в частной сфере как несущественное для функционирования демократии, игнорируя то обстоятельство, что неравенство полов в семье или в работе могло влиять на возможности женщин как политически равноправных индивидуумов [14, ch.4]. Резкое различие между общественной и частной сферами также сделало домашние властные связи предметом индивидуального «выбора» или личного компромисса и не включало их в сферу деятельности демократии. С точки зрения феминисток, демократические идеалы нужно было применять на практике: «на кухне, в детской и спальне» [11, p.216]. Эта более честолюбивая программа демократизации соединила феминизм с традицией участия больше, чем либеральная демократия.

Анализ гендерного подтекста политической теории, сделанный Пейтман, был повторен в различных областях. Теоретики феминизма обратили внимание на то, что личность в теории либеральной демократии — это мужчина, являющийся главой семьи [9]; что мужчины были включены в демократию как граждане-воины, а женщины как граждане-матери [10]; что представление о равенстве, различии и недостаточности «предполагает стандарт обычного состояния, присущий мужскому» [7, p.215]. Необходимо отметить, что большинство из этих аргументов, сочетают в себе две различные точки зрения. Во-первых, они привлекают внимание к тому, что предположительно гендерно-нейтральные категории создают предпочтения для мужчин. Само по себе это, по-видимому, ведет к созданию относительно подлинного гендерного нейтралитета, не делающего различия между полами. Но этот первый аргумент часто объединяют со вторым, представляющим гендерный нейтралитет как преступление. В работе Кэрол Пейтман, например, «личность» в теории либеральной демократии либо отождествляется с мужским полом, либо вообще отделяется от конкретного воплощения. Предложение Пейтман состояло в том, чтобы не устранять мужские характеристики личности, но при этом развивать демократию в направлении, которое может признать и женщин и мужчин. Сейчас все демократии беспристрастны к различиям полов, и данный принцип позволяет им провозглашать гражданство с равными возможностями, как для женщин, так и для мужчин. Эта беспристрастность, однако, является частью того, что критикуют феминистки. Отделяя себя от того, что практически или физически является особым, демократическая теория вынуждена признать в качестве своих норм те, что принадлежат исключительно одному из полов.

«Для того чтобы стать гражданином, нужно заменить собственную личность абстрактной, общественной личностью», и этот обмен рассматривается как особенно выгодный мужчинам [4, p.784]. Обратите внимание на равновесие, которое мужчины и женщины должны были установить между общественной и частной жизнью, и на ту легкость, с какой мужчины отделяют себя (и практически и эмоционально) от частных или домашних забот. В «мужской» норме демократической политики границы между общественным и частным миром соблюдаются четко, и индивиды, отклоняющиеся от этих норм и пересекающие границы, будут считаться разрушителями или чудаками, неприспособленными к стандартам демократической жизни. Критика данных нейтральных стандартов, может относиться, в равной степени, как к мужчинам, так и к женщинам. Но поскольку общественные характеристики являются гендерными, политические нормы оказываются трактовкой, содержащей обращение к мужчинам.