Глава 42. Чистота

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
119 120 121 122 123

a) Противоположность благу и широте

Ценность чистоты в свою очередь к благу ближе, чем ценность полноты. В

первой нередко хотели видеть смысл нравственного блага вообще, в особенно$

сти там, где мораль была религиозной. Это зашло слишком далеко. Чистота,

само собой разумеется, тоже «хороша», так же как ее противоположности—грех,

позор, грязь (мЯбумб) злы. Но она не только гораздо уже, но и качественно иная.

Смысл блага исключительно позитивен, чистоты — как уже заложено в смысле

слова,— негативен по содержанию, намечаемому как цель, означает незатрону$

тость злом. Телеологии ценностей, и даже высшей ценности в данном случае

противостоит ателеология не$ценностей, причем большей частью низших, эле$

ментарных неценностей. Чист тот, кого не будоражат никакие страсти, не при$

влекает никакое искушение. Его этос заключается в незагрязненности не$цен$

ностями вообще и как таковыми и в избегании их.

Гораздо резче, чем благу, с которым чистота вполне может уживаться, она про$

тивопоставлена широте. Здесь четко проявляется антиномия. Этос широты вби$

рает «все» и оценивает его позитивно, в том числе и контрценное. Чистота же ис$

ключает из себя все, что может нарушить ценность. Чистота есть изолирование

от зла, незатронутость им и этическая неуязвимость. В данном случае ценным

является отсутствие морального опыта. Опыт, коль скоро он открывает содержа$

тельное богатство, вынужден иметь дело со всем, и прежде всего оставляет свой

отпечаток на личности. Опытный прошел через конфликт; ему открылись гла$

Глава 42. Чистота 393

за,— но ценой невинности. Вина же с позиций нравственной чистоты,— вели$

чайшее из зол, невинность — величайшее из благ. Ибо невинен не тот, кто пре$

одолел вину, но лишь тот, кто первозданен до всякой вины, будучи неискушен;

невинность — это добродетель ребенка, которая хотя и не заслуга, и все же есть

высшее ценное нравственное качество.

Незнание, простота, наивность имеют позитивный ценностный характер.

Они образуют этос sancta simplicitas1. Тот, кто морально сложен, будет неуверен,

пристрастен в жизненном конфликте, такому человеку нелегко встать на прямой

путь. Чистоте принадлежит нравственный феномен беспристрастности, уверен$

ность и естественность прямого пути — своего рода нравственный инстинкт, от$

каз от зла без собственно знания о добре и зле. Подобный феномен достаточно

известен в нравственно незрелом, или еще созревающем, поскольку он непоро$

чен, неиспорчен. Этот феномен богат тончайшими ценностными нюансами, ко$

торые нельзя отразить в понятии, на которые можно только намекнуть. Будучи

выражены в понятии, они искажаются. Орган ценностного чувства оказываетс

здесь бесконечно более точен, чем мышление с его грубой логикой. Простота,

прямота, беспристрастность нравственно чистого имеют для наделенного широ$

той и ею обремененного нечто убедительное, неотразимое, спасительное. Он

знает о духовной нищете чистого и все же в своем богатстве стремится к ней.

b) Христианство и античность. Чистота как основная ценность

Чистота сердца — первая христианская добродетель. Духовное богатство рас$

ценивается ею как от лукавого. Блаженны нищие духом. Блаженство — этос ре$

бенка. Его есть царствие небесное, предмет тоски грешника.

Конечно, такая этика глубоко односторонняя, не говоря уж о том, возможен

ли для человека возврат к невинности. Но основная ценность все же видитс

правильно. Этим ценностным видением христианская этика завоевала популяр$

ность больше, чем заповедью любви к ближнему. Античная этика ценности чис$

тоты в этом смысле не только не знала, но сознательно отклоняла ее в лице вели$

чайших своих представителей$философов. Так, Аристотель отказывал ребенку

даже в способности к эвдемонии; именно в эвдемонии он видел нравственное

совершенство, фелеЯщуйт2 блага, воплощение добродетелей. В этом заключено

следующее усмотрение: только тот, кто стоит перед нравственным конфликтом,

может обнаружить добродетель и не$добродетель. Если добродетель заключена

только в ’енЭсгейб3, то это неоспоримо. Но если существует этос пребывания по

эту сторону всякого конфликта и всякой энергии, то в этом не осознается свое$

образная ценность такого пребывания4.

Подобно благу и благородству и чистота является основной ценностью в ряду

известных нравственных ценностей. В ее ценностном направлении лежат прав$

дивость, искренность, открытость. Они для морально непорочного ощущени

естественны. Нравственно чистый ничего не может скрыть; скрытность, замкну$

394 Часть 2. Раздел IV

1 Святая простота (лат.). (Прим. ред.)

2 Совершенство (др.греч.). (Прим. ред.)

3 Действие, деяние, деятельность (др.греч.). (Прим. ред.)

4 Ср. Aristoteles. Eth. Nic. 1100 a 1 ff.

тость ему чужды. Он смотрит на других свободно, ему недостает стыда виновно$

го. Он не нуждается в одежде, маске, его нагота не есть слабая сторона.

То же самое касается и прямоты поступков чистого. Чистый действует без

рефлексий, имеет простой подход к делу. Для уловок ему недостает как повода,

так и мирской мудрости. Ему не нужно вводить кого$то в заблуждение. То, что

он, несмотря на это, остается неясным и неразгаданным для искушенного, и

таким образом, в конце концов, действительно вводит в заблуждение, заключе$

но не в нем, но в невозможности искушенного быть простым и ясным. Кто всех

считает предвзятыми, тот, когда встретит действительно непредвзятого, неиз$

бежно впадет в иллюзию; бремя его собственной рефлексивности и сложности

лишает его понимания простого. Это не мешает тому, чтобы чистый чистого

понимал безо всяких усилий.

c) Чистота как моральная сила

Как и все запутанное, чистому чуждо недоверие. Он несет веру в добро в че$

ловеке, доброе доверие к правоте и к хорошим делам, детский оптимизм. Он

прочно хранит эту веру, даже вопреки всякой видимости, большей частью там,

где он не понимает мотивов и тенденций. Тот тлетворный этический песси$

мизм, который каждого считает способным к дурному, ему чужд, непонятен.

Это не игнорирование распознанного зла — ибо ценностное суждение чистого

ясно; но так как его собственная совесть легка и свободна, лишена компромис$

са и самобичевания, и так как его способность испытывать счастье основывает$

ся на доверии, он естественно, доверяет и другим. И это доверие при всей его

наивности является силой, о величине которой он сам догадывается тем мень$

ше, чем больше ее имеет.

Подобно тому как существует склонность нечистого ко злу, даже прямое зара$

жение таковым, так существует и склонность чистого к благу. Здесь чистота ока$

зывается — в противоположность ее первоначально негативному смыслу — ис$

ключительно позитивной, творческой силой в жизни. Ничто, быть может, не

склоняет так сильно и настоятельно к добру, как одно лишь присутствие чистого,

который непринужденно идет в правильном направлении, насколько он в своей

простоте его видит и понимает. Именно в своем фактическом непонимании и

игнорировании зла нравственно чистый, приобретая некие символические чер$

ты, влечет за собой морально падших. На этом,— а отнюдь не на часто сомни$

тельном превосходстве взрослого,— основывается очарование общения с ребен$

ком, освобождающее влияние самого детства на опытного и разбирающегося в

жизни — воспитание взрослого ребенком.

Эта сила — тайна чистого, его подлинная мистерия. Невинность не предот$

вращает зла, так как она его не видит,— а там, где видит, его не понимает и не ве$

рит в него. Она внешне беззащитна. И все же она одета в доспехи и неуязвима,

как никакой другой этос. Ее беззащитность не есть бессилие. Именно виновный

бессилен в сравнении с ней. И он нигде не чувствует свое бессилие так глубоко,

как там, где он встречает взгляд чистого, который не видит в нем зла и, даже уви$

дев, не может поверить. В то время как чистый реагирует на него, как если бы и

тот был чист, виновный видит в глубине себя ничтожное, подсудное, порочное—

так его не может осудить и опорочить ни одно осознанное ценностное суждение.

Глава 42. Чистота 395

Зло по своей природе боится света. Оно боится взгляда чистого, таится от

него, уходит с его дороги. Оно не переносит ясности невинного. Этос чистого

очерчивает себя магическим кругом посреди пестрой человеческой действи$

тельности, и тот, кто, имея даже слабую искорку нравственности, входит в этот

круг, тот поддается очарованию чистого. Присутствие чистого не осознается, но

телесно преображает, это как бы воплощенная сила блага; в нем реальность

обычно имеет только идеальная сила ценностного царства, хотя она происхо$

дит не из этого мира, и те, кто чувствуют эту власть, обычно воспринимаются,

как люди не от мира сего. Это не метафора, не поэтический перенос. Пусть вер$

но, что многие с этим феноменом не знакомы. Это ничего не доказывает про$

тив его существования, он все же остается реальным феноменом. Кто с ним

знаком, тот охвачен им до глубины души. В великом, конечно, это бывает дос$

таточно редко, в малом же встречается на каждом шагу всякому, кто обладает

хоть каким$то ценностным чувством. Великий пример тому потрясающе опи$

сывают Евангелия в образе Иисуса — причем не в его божественности, но

именно в его человечности. Перед взглядом Иисуса, перед его простым словом

становится нелепым всякая расчетливость и изворотливость. Конечно, здесь

играет роль и духовное превосходство личности с ее идеей; но за ней стоит еще

нечто иное, что дает ей поддержку, моральное превосходство чистого. И не

только во мраке прошлого одиноко высится этот великий легендарный пример,

но великие представители этого этоса воскресают вновь и вновь, охваченные

тем же духом. В современном обличье их можно найти в некоторых образах

Достоевского1, и наиболее ярко — в его «Идиоте». Влияние чистого ощутимо,

подобно некоей атмосфере, и никто не способен его избежать; но не в его слове

или деле заключена сила, им производимая, но исключительно только в его мо$

ральном бытии. Чистый ничего не реализует, его этос — не телеология. Он сам

есть лишь ожидание, немой укор падшему, его совесть; при этом нравственно

чистый, со своей стороны, не осуждает и не порочит. Ибо то, что противостоит

ему в низкой страсти, ненависти, зависти, болезненности, рессентименте — то

всегда умолкает до всякого осуждения, как если бы из его существа звучало сло$

во: кто без греха, пусть первый бросит камень.

Совершенная чистота граничит со святостью. Как таковая она в крупных ти$

пах чистого всегда почитаема, хотя святость не является этической ценностью и

не приложима к мере человеческого. «Обособление», для$себя$бытие выходит

здесь на передний план. Отсюда и ореол потусторонности этого идеала.

d) Формы проявления чистоты

Этос чистоты распространяется на все слои человеческого поведения, равно

как на все виды актов. И всюду он несет особый отпечаток. Чистота действия —

это обыкновение поступать прямо, отсутствие окольных путей и сокрытия ис$

тинных целей за кажущимися. Чистота слова — это ясность, которая исключает

двусмысленность, неоднозначность, какие бы то ни было подтексты и намеки.

Еще глубже чистота мысли, простая фактичность, неотрефлексированная объ$

ективность, отсутствие скрытых мотивов и задних мыслей.

396 Часть 2. Раздел IV

1 И Алексей Карамазов — прекрасный тому пример.

Но центральное место по сравнению со всем этим занимает чистота умона$

строения—простота в любви и ненависти, почитании и презрении, благосклон$

ности и гневе. Нечисто в этом смысле непрозрачная, внутренне противоречивая,

сложная позиция по отношению к чужой личности — например завистливое

восхищение, ревнивая (подозрительная) любовь, затаенный или бессильный

гнев, и прежде всего темный, все искажающий осадок рессентимента. К чистоте

в этом смысле принадлежит антипатия ко всему тайному, не установленному,

«задним мыслям», таящимся где$то в глубине собственной сути, как и к такому

внутреннему препятствию как ложный стыд в любви или почтении, моральна

трусость. Чистый свободно признается в своем действительном ощущении, как

внутри в отношении самого себя, так и там, где это важно, в отношении другого.

От рефлексии по поводу того, как его ощущение может восприниматься други$

ми, что за свет на него может пролиться, он далек. Он лишен дистанции позы в

отношении направленности своих собственных подлинных чувств. Но эта на$

правленность непосредственно пронизывает и наполняет его существо. В нем

есть гармония внешней и внутренней, осознанной и неосознанной позиции.

В том же смысле можно говорить и о чистоте воли; она есть неограниченна

преданность и цельность в волевом акте. В отношении чистого каждый уверен,

что в его интенциях проявляется сущность его личности. Так, чистый — непо$

средственно открытый, достойный доверия — и не имея особой воли, оправды$

вает оказанное доверие.

То же повторяется и в низшей сфере желаний и инстинктов. Чистый не тот,

кто не имеет инстинктов, но тот, в котором они проявляют свою неискаженную

природу и красоту. Отрицание, как и злоупотребление, для него равным образом

грязны. Тонкое чувство, целомудрие, стыдливость представляют чистоту в сфере

нравственности. Для невинного они точно так же естественны как и само нрав$

ственное побуждение; ибо с их потерей искажается и его естественная чистота.

e) Возможность утраты чистоты и ее невосполнимость

Своеобразие чистоты и всех более частных ценностных нюансов, которые ей

близки, заключается в том, что она не может быть ни предметом стремления, ни

объектом реализации. Можно, пожалуй, увидеть ее в ком$то другом, изводить

себя завистью, но ее нельзя сделать ни целью или содержанием интенции, ни

реализовать без непосредственной интенции в собственной сущности. Послед$

нее обыкновенно во всех нравственных ценностях есть привычная форма, в ко$

торой они становятся реальными, первое же по крайней мере в целом бывает

возможно (см. гл. 27 d, e).

Причина этого заключается не в сущности стремления и реализации, но в

сущности самой ценности чистоты. Это конститутивная особенность ее мате$

рии. Она, в сущности, негативна, представляет собой отсутствие чего$то, предо$

хранение от него, обособление, нетронутость, которая, будучи однажды наруше$

на, не возвращается. Реализовать можно только позитивное. Но позитивное в

чистоте—только сам ценностный характер, а не материя. Позитивны, далее, со$

путствующие явления, например «сила побуждения к благу». Но собственно ос$

новная сущность, положение интенции по отношению к не$ценностям, остаетс

негативной. Тем самым чистота—единственная из нравственных ценностей, ра$

Глава 42. Чистота 397

дикально от них отличающаяся, хотя, быть может, им и родственная: она либо

исполнена в человеке, либо же навсегда неисполнима. И поэтому, далее, в ее от$

ношении справедливо то, что ее вполне можно потерять, если ее имеешь, но

нельзя достигнуть, если ее не имеешь. Она первозданное состояние этоса до кон$

фликта, до собственно «жизни», до опыта и вины. Юному она валится с неба, но

однажды упустив ее по легкомыслию, он, уже будучи зрелым, напрасно по ней

тоскует. Нравственная чистота есть лишь в том, в ком она еще не потеряна. Поте$

рянное — невосполнимо, подобно тому как невозможно снять вину или сделать

так, чтобы совершенный поступок не случился.

Чистота не есть заслуга того, кто ею обладает; она не достигается, она ему да$

рована. Но тем большей моральной виной оказывается ее утрата. Если ее все рав$

но невозможно достигнуть, то все$таки ее вполне можно сохранить. В этом

смысле и чистота как ценность соотнесена со свободой, так же, как все другие

нравственные ценности. В этом же смысле заключается нечто наподобие акту$

альной задачи долженствования бытия чистоты.Ив этом смысле ее вполне мож$

но ставить целью. Тенденция к сохранению чистоты есть в узком смысле нравст$

венное в этосе чистого. В этой тенденции есть внутренняя защита и осторож$

ность в отношении зла. Отсюда понятно, что этос чистоты не ограничиваетс

идеальным первозданным состоянием детства по эту сторону всех конфликтов и

ответственности, что человек вполне может хранить нечто чистое и в глубине

жизни. Невинность он теряет не сразу всю. Именно начинающаяся вина застав$

ляет его почувствовать, что за ценность поставлена на карту.Ичем ниже он опус$

кается, чем больше он теряет от своей чистоты, тем большее значение может в

нем приобретать актуальный этос ее защиты. Ибо тем больше он может оценить

по достоинству ценность той чистоты, которая упущена,— но также и той, кото$

рая еще не упущена.

Если бы имелась только абсолютная нравственная чистота и абсолютная не$

чистота, то можно было бы сказать: ценность чистоты исключает для$себя$бы$

тие, т. е. осознание самой себя. Тот, кто имел бы зрелость и опыт для понимани

чистоты, сам бы уже был ее лишен; тот же, кто не имел бы опыта, не мог бы ее

понять. На самом деле это относится к крайностям. А крайности в нравственной

жизни не даны и даже не актуальны. Человеческий этос предполагает длинную

шкалу переходных ступеней. Но этот закон, пожалуй, значим в релятивизиро$

ванной форме: чем глубже сознание вины, тем выше оценка чистоты. Это зна$

чит: чем в меньшей степени человеку присуща эта ценность, тем большим цен$

ностным чувством, связанным с нею, можно обладать1.

f) Внутренняя диалектика чистоты и полноты

Об антиномичном отношении между чистотой и полнотой речь уже шла

выше. Они исключают друг друга. Своеобразие же, отличающее это отношение

398 Часть 2. Раздел IV

1 Большего, чем это «можно», утверждать нельзя. Нельзя сказать, что ценностное чувство чистоты

необходимо возрастает по мере ее потери. Здесь примешиваются другие, ценностно$затемняющие

факторы, которые действуют в обратном направлении. С ростом нечистоты усиливается и моральна

невосприимчивость. Она, естественно, затемняет именно ту ценность, которую нарушает. В данном

случае это ценность чистоты. Начиная с определенной степени нечистоты упомянутое отношение,

вероятно, переворачивается.

от других ценностных противоположностей, состоит в том, что этос полноты

требует ценности чистоты, этос же чистоты в свою очередь—ценности полноты.

Ни тот ни другой не полны друг без друга. Можно было бы также сказать, что,

начиная с определенной высоты, и в этосе чистоты и в этосе полноты возникают

тенденции противоположные, противоположные их сущности.

Этот факт достаточно известен. Есть извечная устремленность обладающего

полнотой обратно к чистоте, которую он потерял, ностальгия нравственно зре$

лого и опытного, да и взрослого вообще, по идеальному первозданному состоя$

нию детской невинности, простоты, непосредственности. И точно так же суще$

ствует стремление чистого к широте, до которой он еще не дозрел, стремление

ребенка к полной, богатой человечности взрослого — стремление, ориентиро$

ванное, прямо ведущее к смутно осознаваемой серьезности конфликта, ответст$

венности, даже к жизненному трагизму. Различие в этой двойной устремленно$

сти налицо: стремление чистого к полноте идет навстречу своему исполнению,

даже если исполнение иное, нежели представлялось; ностальгия по чистоте того,

кто наделен полнотой, остается необходимо неисполненной, она, собственно,

«вечная» страсть. И то и другое имеет основание в сущности самих этих ценно$

стей, суть внутренняя судьба их этоса. Изменение необратимо и направлено

только от чистоты к полноте. Ребенок не избегает серьезности и богатства жиз$

ни, зрелый же тоскует по утраченной невинности тщетно. Устремленность ре$

бенка переходит в собственно стремление и реализацию; устремленность взрос$

лого этого не может. Ценность чистоты не может стать ни предметом стремле$

ния, ни объектом реализации.

После этого в отношении данной ценностной антиномии можно прямо гово$

рить о позитивной содержательной соотнесенности противоположностей, о

диалектике самих ценностей. Синтез обеих в одном$единственном этосе, прав$

да, остается вечно незавершенным, взаимоисключающее положение ценностей

не допускает иного. Но приблизительно, тем не менее, как раз реальные стадии

процесса изменения этоса вполне можно охарактеризовать как синтез. И чем

сильнее этос чистоты поддерживает себя как сохранение и защита в ходе увели$

чения широты, тем больше синтетическое единство ценностей исполняется в

одном этосе. Граница же синтеза опять$таки пролегает в сущности самих ценно$

стей, они неуничтожимы нигде. И, быть может, ни в чем другом моральные типы

не различаются так основательно, как в превосходстве одного или другого этоса.

g) Чистота и свобода, вера и этос

Вполне понятно, когда человеческая душа не желает довольствоваться такой

диалектикой, которая завершается не в пользу чистоты, когда она ищет помощь

с другой стороны, в исполнении иного рода. Чем глубже человек схватывает цен$

ность чистоты, тем больше он протестует против невосполнимой утраты, тем

сильнее становится «метафизическая потребность» в восстановлении невинно$

сти. Издавна навстречу этой потребности шло религиозное мышление, в особен$

ности там, где ценность чистоты как таковая ставилась в центр морального соз$

нания. Старое понятие «очищения» (кЬибсуйт) как педантичного «погашени

вины» связывается здесь с идеями прощения и спасения — через страдание и

жертву заступающегося за человека Божества. Чистота возвращается как мило$

Глава 42. Чистота 399

стивый дар. Условие, которое человек должен исполнить — это только вера. Та$

инство возрождения разрешает антиномию ценностей.

Правда то, что само это таинство порождает иную, более сложную антино$

мию—между ценностями чистоты и свободы, это религиозной мыслью едва ли

когда$либо осознавалось во всей полноте. С этим конфликтом в более общей

форме мы уже сталкивались в случае ценности свободы. Он неминуемо пере$

растает в некую всеобъемлющую антиномию религии и этики. Но не этика мо$

жет решить эту антиномию, не она говорит о деле спасения. Бремя этой апории

падает исключительно на религиозное мышление. В этике же, которая нахо$

дится по эту сторону метафизических потребностей, остается в силе закон чис$

тоты, заключающийся в сущности его материи: там, где она утрачена, она не$

восстановима.

Если бы чистота была единственной или хотя бы только центральной нравст$

венной ценностью, то это означало бы, конечно, радикальный этический песси$

мизм. Но она не такова. У нее непременно существует равноценная противопо$

ложность. А помимо этой противоположности основную ценность следует ис$

кать исключительно в позитивной «телеологии высокого», в «благе». Благо же

оставляет открытыми возможность реализации и серьезного воления для всего

многообразия частных нравственных ценностей.

На невозможное обижаться глупо. В действительной жизни желаемое и полу$

чаемое зачастую совершенно различны.

400 Часть 2. Раздел IV