3. Смысл «практического» в философии

Ответить на вопрос, что мы должны делать, труднее, чем на вопрос, что мы

можем знать. Знанию его предмет противостоит жестко, незыблемо, существуя в

себе. Мысль о предмете может прибегать к его восприятию в опыте. Что не суще$

ствует в опытных данных, то ложно. Но то, что мы должны делать, оно ведь еще

не сделано, недействительно, не имеет заранее данного в$себе$бытия. Достичь

его можно лишь за счет действий. Вопрос же стоит как раз относительно «что»

этих действий, а именно, чтобы только в соответствии с этим наладить эти дей$

ствия.

Здесь нет жесткого противостояния, нет наличия. Мысль должна предвосхи$

щать, прежде чем возникнет какое бы то ни было присутствие. У нее нет коррек$

ции со стороны опыта. Она может рассчитывать только на себя. То, что здесь во$

обще может быть познано, должно с необходимостью усматриваться a priori. Ав$

тономия этого априоризма является, пожалуй, гордостью нравственного созна$

ния; но в ней коренится и трудность данной задачи. Какова достоверность эти$

ческого познания, если у него отсутствует какой бы то ни было критерий? Явля$

ется ли благородство человеческого этоса столь надежным свидетельством оче$

видности, чтобы даже нельзя было возразить, когда тот по$диктаторски заявля$

ет: ты должен? Не суждено ли здесь вечно витать в сфере гипотетического? И не

Введение 91

1 Наивысшее знание (др.греч.). (Прим. ред.)

царит ли здесь раздробленность, относительность, субъективность, инаковость

от случая к случаю? Что сегодня я должен делать в определенных обстоятельст$

вах, то, возможно, я уже не буду должен делать завтра, в изменившихся обстоя$

тельствах, а, быть может, и никогда в жизни?

Теперь, правда, ясно, что здесь вновь всплывает ложная перспектива казуи$

стики—близость к единичному и данному. Однако и дистанцированием от акту$

ального вопрос решить нельзя. Кто смог бы сказать, где лежит граница обосно$

ванности вопроса относительно «что» долженствования? Ведь практический ин$

терес всегда направлен как раз на актуальное, а то, в свою очередь, всегда грозит

сужением широких перспектив. Выходит так, что предмет этики, несмотря на

подобающий ему ранг и должную меру всеобщности, оказывается$таки одновре$

менно в высшей степени подвержен сомнению.

В этом смысле этика, со своей стороны, является наиболее спорной областью

философии. Разве существует единство морали? Разве сам этос не варьируется в

зависимости от народа и эпохи?Инадо ли теперь думать, что сама сущность бла$

га изменяется в соответствии с тем или иным актуальным? Не означает ли это

нового отрицания указанной автономии этоса и постановки под вопрос собст$

венного смысла долженствования и блага?

Так этика сразу, на первых же шагах, ставит нас перед фундаментальной апо$

рией: как достичь этических принципов и как можно в них удостовериться? Ни$

какой опыт научить этим принципам не может, в противоположность постигае$

мому на опыте они должны усматриваться.Нотам, гдемыфактически обнаружи$

ваем, что они усматриваются указанным образом в противоположность действи$

тельному и выставляются в качестве требований, там мы также всегда находим их

неустойчивыми, изменчивыми, спорными, непостоянными, и даже фактически

смещаемыми, подменяемыми, оспариваемыми, преобразовываемыми в другие

сферы нравственной жизни. На чем же должна держаться этика как наука?

Ответ на это дает единственный в своем роде смысл, которым «практическое»

обладает в этике. Другие области практического познания всегда уже знают о

чем$то другом, что в конечном счете составляет их цель. Во всякой технике, ги$

гиене, юриспруденции, педагогике цели всегда уже установлены, предполагают$

ся, вопрос стоит лишь о средствах и методах. Этика является практической в дру$

гом смысле, если не сказать — в противоположном. Она обязана сама вскрывать

цели, ради которых имеются все средства, причем цели высшие, абсолютные,

которые, в свою очередь, не могут быть поняты как средства для чего$то другого.

Даже если наряду с этим в известных рамках и может правомерно существовать

некая этика средств, то акцент все$таки лежит на целях.

Смысл практического, таким образом, действительно противоположен, не$

жели в других областях. Как находятся чистые, абсолютно нередуцируемые

цели? Какой путь познания приводит к ним, уж коль скоро сами они не могут

быть ни получены, ни даже проверены в чем$то реальном? Это та апория, что за$

ключена в вопросе «что мы должны делать?»… Она отличается единственной в

своем роде трудностью, свойственной только этике, составляющей часть ее су$

щества. И однако эта апория неизбежна, задана человеку необходимо. Каждый

вынужден как$то для себя ее решать, если и не мысленно, то наверняка—делом.

Никто в жизни не может сделать ни шага, не приняв фактически того или иного

решения. Это высшее требование, стоящее перед человеком. Его тяжесть есть

92 Введение

необходимый коррелят того ранга автономии, той высшей привилегии, что как

раз отличают человеческий этос. С нею человек живет, пока дышит.

Гордая сила дана человеку не для праздных развлечений. На карту здесь всегда

поставлен он сам, включая и эту его силу. Ведь он может ее и потерять, растратить.

Ответить на вопрос, что мы должны делать, труднее, чем на вопрос, что мы

можем знать. Знанию его предмет противостоит жестко, незыблемо, существуя в

себе. Мысль о предмете может прибегать к его восприятию в опыте. Что не суще$

ствует в опытных данных, то ложно. Но то, что мы должны делать, оно ведь еще

не сделано, недействительно, не имеет заранее данного в$себе$бытия. Достичь

его можно лишь за счет действий. Вопрос же стоит как раз относительно «что»

этих действий, а именно, чтобы только в соответствии с этим наладить эти дей$

ствия.

Здесь нет жесткого противостояния, нет наличия. Мысль должна предвосхи$

щать, прежде чем возникнет какое бы то ни было присутствие. У нее нет коррек$

ции со стороны опыта. Она может рассчитывать только на себя. То, что здесь во$

обще может быть познано, должно с необходимостью усматриваться a priori. Ав$

тономия этого априоризма является, пожалуй, гордостью нравственного созна$

ния; но в ней коренится и трудность данной задачи. Какова достоверность эти$

ческого познания, если у него отсутствует какой бы то ни было критерий? Явля$

ется ли благородство человеческого этоса столь надежным свидетельством оче$

видности, чтобы даже нельзя было возразить, когда тот по$диктаторски заявля$

ет: ты должен? Не суждено ли здесь вечно витать в сфере гипотетического? И не

Введение 91

1 Наивысшее знание (др.греч.). (Прим. ред.)

царит ли здесь раздробленность, относительность, субъективность, инаковость

от случая к случаю? Что сегодня я должен делать в определенных обстоятельст$

вах, то, возможно, я уже не буду должен делать завтра, в изменившихся обстоя$

тельствах, а, быть может, и никогда в жизни?

Теперь, правда, ясно, что здесь вновь всплывает ложная перспектива казуи$

стики—близость к единичному и данному. Однако и дистанцированием от акту$

ального вопрос решить нельзя. Кто смог бы сказать, где лежит граница обосно$

ванности вопроса относительно «что» долженствования? Ведь практический ин$

терес всегда направлен как раз на актуальное, а то, в свою очередь, всегда грозит

сужением широких перспектив. Выходит так, что предмет этики, несмотря на

подобающий ему ранг и должную меру всеобщности, оказывается$таки одновре$

менно в высшей степени подвержен сомнению.

В этом смысле этика, со своей стороны, является наиболее спорной областью

философии. Разве существует единство морали? Разве сам этос не варьируется в

зависимости от народа и эпохи?Инадо ли теперь думать, что сама сущность бла$

га изменяется в соответствии с тем или иным актуальным? Не означает ли это

нового отрицания указанной автономии этоса и постановки под вопрос собст$

венного смысла долженствования и блага?

Так этика сразу, на первых же шагах, ставит нас перед фундаментальной апо$

рией: как достичь этических принципов и как можно в них удостовериться? Ни$

какой опыт научить этим принципам не может, в противоположность постигае$

мому на опыте они должны усматриваться.Нотам, гдемыфактически обнаружи$

ваем, что они усматриваются указанным образом в противоположность действи$

тельному и выставляются в качестве требований, там мы также всегда находим их

неустойчивыми, изменчивыми, спорными, непостоянными, и даже фактически

смещаемыми, подменяемыми, оспариваемыми, преобразовываемыми в другие

сферы нравственной жизни. На чем же должна держаться этика как наука?

Ответ на это дает единственный в своем роде смысл, которым «практическое»

обладает в этике. Другие области практического познания всегда уже знают о

чем$то другом, что в конечном счете составляет их цель. Во всякой технике, ги$

гиене, юриспруденции, педагогике цели всегда уже установлены, предполагают$

ся, вопрос стоит лишь о средствах и методах. Этика является практической в дру$

гом смысле, если не сказать — в противоположном. Она обязана сама вскрывать

цели, ради которых имеются все средства, причем цели высшие, абсолютные,

которые, в свою очередь, не могут быть поняты как средства для чего$то другого.

Даже если наряду с этим в известных рамках и может правомерно существовать

некая этика средств, то акцент все$таки лежит на целях.

Смысл практического, таким образом, действительно противоположен, не$

жели в других областях. Как находятся чистые, абсолютно нередуцируемые

цели? Какой путь познания приводит к ним, уж коль скоро сами они не могут

быть ни получены, ни даже проверены в чем$то реальном? Это та апория, что за$

ключена в вопросе «что мы должны делать?»… Она отличается единственной в

своем роде трудностью, свойственной только этике, составляющей часть ее су$

щества. И однако эта апория неизбежна, задана человеку необходимо. Каждый

вынужден как$то для себя ее решать, если и не мысленно, то наверняка—делом.

Никто в жизни не может сделать ни шага, не приняв фактически того или иного

решения. Это высшее требование, стоящее перед человеком. Его тяжесть есть

92 Введение

необходимый коррелят того ранга автономии, той высшей привилегии, что как

раз отличают человеческий этос. С нею человек живет, пока дышит.

Гордая сила дана человеку не для праздных развлечений. На карту здесь всегда

поставлен он сам, включая и эту его силу. Ведь он может ее и потерять, растратить.