1. Первый фундаментальный вопрос

Традиция мышления Нового времени ставит перед философией на пороге ее

работы три актуальных вопроса: что мы можем знать? что мы должны делать? на

что мы можем надеяться? Второй из них считается фундаментальным вопросом

этики. Это та форма человеческого вопрошания вообще, которая придает этике

характер «практической» философии; форма вопрошания, претендующая на не$

что большее, чем быть просто познающим схватыванием действительного, и од$

нако желающая меньшего по сравнению с тем, на что ориентируется человече$

ская страсть и надежда. Независимо от всякой гарантии достижения своих це$

лей, независимо от знания обусловленного и конкретного, как и от веры в пре$

дельно далекое, внешнее, абсолютное, стоит она посредине между суровой дей$

ствительностью жизни и парящими идеалами созерцательного видения, не буду$

чи сама обращена к действительному как таковому, и все же близкая к действи$

тельности как никакая теория или страсть, всегда начиная в действительном и

вопрошая, исходя из его данности, и всегда имея в виду действительность того,

что в данном недействительно.

Она вырастает из наиближайшего, из хода простой повседневной жизни ни$

чуть не меньше, чем из великих, решающих жизненных вопросов, однажды по$

ставленным перед которыми время от времени оказывается каждый отдельный

человек. Пожалуй, именно эти последние благодаря тяжести выбора «за» или

«против», предоставляемого ими лишь однажды — и никогда более, возвышают

человека над полубезотчетным пассивным подчинением обстоятельствам до не$

коего планирования своей жизни, до перспективы неминуемой, неограничен$

ной ответственности. В действительности же и в малом дело повсюду обстоит не

иначе. Ибо ситуация, перед которой мы оказываемся поставлены, выглядит как

в малом так и в великом одинаково: она, пожалуй, требует от нас решения и дей$

ствия, и от этой необходимости принятия решений невозможно уйти, но она не

говорит нам, какое решение мы должны принять, что нам делать, какие следст$

вия мы должны испытать и к каким надо стремиться.

Перед вопросом «что мы должны делать?» мы встаем непрестанно. Любая но$

вая ситуация задает нам его вновь, на каждом шагу в жизни мы должны заново

отвечать на него, неизбежно и без того, чтобы какая$нибудь сила смогла при

этом освободить нас от этого бремени, снять эту необходимость.Ина всякий раз

новый вопрос наши действия, наше действительное поведение является всякий

раз новым ответом. Ибо поступок всегда уже содержит в себе принятое решение.

А там, где мы его не осознавали, там мы все$таки можем увидеть его по нашим

действиям, быть может, для того, чтобы в нем раскаяться. Ибо как раз того, пра$

вильный ли выбор мы делаем в упомянутом «за» или «против»,— в вопросе, в си$

туации не заключено; никакой необходимости, никакого стороннего управле$

ния для этого нет. Здесь каждый рассчитывает только на себя самого, ибо сталки$

вается с решением в одиночку и сам по себе. И после этого, в случае ошибки, на

нем единственном лежат ответственность и вина.

А кто может предвидеть результаты своих действий? Кому известна вереница

следствий, кто способен измерить величину ответственности?

Однажды осуществленный поступок принадлежит действительности, и его

невозможно отменить. То, что в нем было совершено ошибочно, то упущено без$

возвратно, непоправимо в строгом смысле слова. Ситуация однократна, не по$

вторяется, индивидуальна как все действительное. Но в то же время она имеет

место неоспоримо; она вплетена как звено в контекст мировых событий. То же

самое касается и поступка, когда он совершен. Его эффект расходится все более

широкими кругами, его способ бытия—длящееся порождение. Однажды запле$

тенный в присутствие, он продолжает жить, не исчезает, даже если волна, им го$

нимая, многократно дробится, ослабевает, выравнивается в более мощном пото$

ке рутины бытия,— он бессмертен, как и все действительное.

Сколь бы недействительным и беспричинным ни было его происхождение,

однажды помещенный в присутствие, он начинает следовать другому закону, за$

кону действительности и действенности. Этот закон дает ему собственную

жизнь, дает ему силу формировать или разрушать жизнь и бытие, силу, в сравне$

нии с которой раскаяние и отчаяние бессильны. Поступок перерастает своего

виновника, клеймит его, вершит над ним безжалостный суд.

Не во всяком человеческом поведении мы можем проследить вереницу след$

ствий. Но у всякого поведения они есть, и всегда существует возможность того,

что они окажутся серьезными—это, как правило, часто бывает там, где мы о них

меньше всего думаем. И то, что в малом справедливо для поведения отдельного

человека, в великом относится, соответственно, к поведению общества, поколе$

ния, эпохи. Будущее человеческого рода, возможно, держится на том, что мы се$

годня схватываем, понимаем, решаем, делаем. Грядущее всегда пожинает то, что

посеяно в настоящем, как настоящее пожинало посеянное в прошлом. И в наи$

более ярком смысле это справедливо там, где старое себя изжило, и хочет воз$

никнуть новое, неопробованное, где тянется к свету энергия юности, где шеве$

лятся темные, неизведанные силы. Именно здесь даже скромное участие отдель$

ного человека в начинаниях целого может вдруг понести на себе тяжесть ответст$

венности на века.

Здесь вопрос «что мы должны делать?» становится до наглядности серьезным.

Только актуальный смысл фундаментального вопроса очень легко забыть за

громкой злободневностью—как будто и не она вовсе имеет в нем корни и может

быть решена исключительно с его помощью. Однако не то, чтобы философска

этика должна была всюду непосредственно вмешиваться. Ее дело — не актуаль$

ная программа, не однобокая солидарность с какой$либо стороной. Наоборот,

именно принципиальная дистанцирование от данного, сегодняшнего, спорного

делает ее свободной и дает ей полномочия чему$либо здесь учить.

Традиция мышления Нового времени ставит перед философией на пороге ее

работы три актуальных вопроса: что мы можем знать? что мы должны делать? на

что мы можем надеяться? Второй из них считается фундаментальным вопросом

этики. Это та форма человеческого вопрошания вообще, которая придает этике

характер «практической» философии; форма вопрошания, претендующая на не$

что большее, чем быть просто познающим схватыванием действительного, и од$

нако желающая меньшего по сравнению с тем, на что ориентируется человече$

ская страсть и надежда. Независимо от всякой гарантии достижения своих це$

лей, независимо от знания обусловленного и конкретного, как и от веры в пре$

дельно далекое, внешнее, абсолютное, стоит она посредине между суровой дей$

ствительностью жизни и парящими идеалами созерцательного видения, не буду$

чи сама обращена к действительному как таковому, и все же близкая к действи$

тельности как никакая теория или страсть, всегда начиная в действительном и

вопрошая, исходя из его данности, и всегда имея в виду действительность того,

что в данном недействительно.

Она вырастает из наиближайшего, из хода простой повседневной жизни ни$

чуть не меньше, чем из великих, решающих жизненных вопросов, однажды по$

ставленным перед которыми время от времени оказывается каждый отдельный

человек. Пожалуй, именно эти последние благодаря тяжести выбора «за» или

«против», предоставляемого ими лишь однажды — и никогда более, возвышают

человека над полубезотчетным пассивным подчинением обстоятельствам до не$

коего планирования своей жизни, до перспективы неминуемой, неограничен$

ной ответственности. В действительности же и в малом дело повсюду обстоит не

иначе. Ибо ситуация, перед которой мы оказываемся поставлены, выглядит как

в малом так и в великом одинаково: она, пожалуй, требует от нас решения и дей$

ствия, и от этой необходимости принятия решений невозможно уйти, но она не

говорит нам, какое решение мы должны принять, что нам делать, какие следст$

вия мы должны испытать и к каким надо стремиться.

Перед вопросом «что мы должны делать?» мы встаем непрестанно. Любая но$

вая ситуация задает нам его вновь, на каждом шагу в жизни мы должны заново

отвечать на него, неизбежно и без того, чтобы какая$нибудь сила смогла при

этом освободить нас от этого бремени, снять эту необходимость.Ина всякий раз

новый вопрос наши действия, наше действительное поведение является всякий

раз новым ответом. Ибо поступок всегда уже содержит в себе принятое решение.

А там, где мы его не осознавали, там мы все$таки можем увидеть его по нашим

действиям, быть может, для того, чтобы в нем раскаяться. Ибо как раз того, пра$

вильный ли выбор мы делаем в упомянутом «за» или «против»,— в вопросе, в си$

туации не заключено; никакой необходимости, никакого стороннего управле$

ния для этого нет. Здесь каждый рассчитывает только на себя самого, ибо сталки$

вается с решением в одиночку и сам по себе. И после этого, в случае ошибки, на

нем единственном лежат ответственность и вина.

А кто может предвидеть результаты своих действий? Кому известна вереница

следствий, кто способен измерить величину ответственности?

Однажды осуществленный поступок принадлежит действительности, и его

невозможно отменить. То, что в нем было совершено ошибочно, то упущено без$

возвратно, непоправимо в строгом смысле слова. Ситуация однократна, не по$

вторяется, индивидуальна как все действительное. Но в то же время она имеет

место неоспоримо; она вплетена как звено в контекст мировых событий. То же

самое касается и поступка, когда он совершен. Его эффект расходится все более

широкими кругами, его способ бытия—длящееся порождение. Однажды запле$

тенный в присутствие, он продолжает жить, не исчезает, даже если волна, им го$

нимая, многократно дробится, ослабевает, выравнивается в более мощном пото$

ке рутины бытия,— он бессмертен, как и все действительное.

Сколь бы недействительным и беспричинным ни было его происхождение,

однажды помещенный в присутствие, он начинает следовать другому закону, за$

кону действительности и действенности. Этот закон дает ему собственную

жизнь, дает ему силу формировать или разрушать жизнь и бытие, силу, в сравне$

нии с которой раскаяние и отчаяние бессильны. Поступок перерастает своего

виновника, клеймит его, вершит над ним безжалостный суд.

Не во всяком человеческом поведении мы можем проследить вереницу след$

ствий. Но у всякого поведения они есть, и всегда существует возможность того,

что они окажутся серьезными—это, как правило, часто бывает там, где мы о них

меньше всего думаем. И то, что в малом справедливо для поведения отдельного

человека, в великом относится, соответственно, к поведению общества, поколе$

ния, эпохи. Будущее человеческого рода, возможно, держится на том, что мы се$

годня схватываем, понимаем, решаем, делаем. Грядущее всегда пожинает то, что

посеяно в настоящем, как настоящее пожинало посеянное в прошлом. И в наи$

более ярком смысле это справедливо там, где старое себя изжило, и хочет воз$

никнуть новое, неопробованное, где тянется к свету энергия юности, где шеве$

лятся темные, неизведанные силы. Именно здесь даже скромное участие отдель$

ного человека в начинаниях целого может вдруг понести на себе тяжесть ответст$

венности на века.

Здесь вопрос «что мы должны делать?» становится до наглядности серьезным.

Только актуальный смысл фундаментального вопроса очень легко забыть за

громкой злободневностью—как будто и не она вовсе имеет в нем корни и может

быть решена исключительно с его помощью. Однако не то, чтобы философска

этика должна была всюду непосредственно вмешиваться. Ее дело — не актуаль$

ная программа, не однобокая солидарность с какой$либо стороной. Наоборот,

именно принципиальная дистанцирование от данного, сегодняшнего, спорного

делает ее свободной и дает ей полномочия чему$либо здесь учить.