Глава 45. Мудрость

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
119 120 121 122 123

a) Этический смысл упцЯб и sapientia

Платону упцЯб представлялась как добродетель «части души», пусть даже и

высшей; Аристотель уже отдавал ей первое место как «дианоэтической доброде$

тели»; начиная же со Стои почти все содержание этики рассматривалась сквозь

408 Часть 2. Раздел V

1 Цитируемые положения взяты из кн.: SalomonM. Die Idee der Strafe in Philosophische Abhandlun$

gen. Berlin, 1912. S. 241 и предыд.

призму «идеала мудреца». УпцЯб в дальнейшем развитии все более виделась как

воплощение всех добродетелей.

Не стоит удивляться, что частный смысл мудрости при этом теряется и в кон$

це концов остается некое содержательно выхолощенное образование, которое

могло быть наполовину зеркалом добродетели, наполовину ужасной картиной

морально живого. Но вопреки всей тривиальности, характеризующей этот про$

цесс осквернения, в упцЯб присутствует высокий, подлинно этический идеал,

нравственная ценность особого рода. Эту ценность легко схватить в прямой про$

тивоположности к ценности справедливости, содержание которой ориентирова$

но на целокупность. Мудрость этого направления не разделяет. По тенденции

она шире.

Теоретической ценности усмотрения, истины, знания она касается лишь кос$

венно. Они выступают в отношении мудрости как служебные ценности, но про$

тивопоставлены ее сущности. Поэтому аристотелевское понимание упцЯб как

дианоэтической добродетели уже является ошибочным. Ибо отсюда один шаг до

созерцательного самоудовлетворения и непрактичной оторванности от мира.

Именно всесторонняя близость миру, контакт со всем, что в нем несет какую$то

ценность, составляет практический смысл мудрости.

Но и не одна только ценностная зоркость, этически априорная интуиция, со$

ставляет ее содержание, и не одно только предвидение (prudentia) практического

сознания, которая представляет взятую для себя житейскую смекалку и не несет

совершенно никакой ценности умонастроения. Неверно понимать мудрость и

как синтез этих моментов, всестороннюю ценностно соотнесенную жизненную

ориентацию. И это было бы слишком близко ценности интеллектуального ус$

мотрения. Лишь действительно нравственной основной установкой, первичной

ценностью направления самого акта может быть мудрость как «добродетель».

Все упомянутые моменты, сколь бы ценны они ни были в своем роде, нельз

приписать собственно личности, представляют собой дело индивидуальной

склонности или же невольного усмотрения. Ответственность за их упущение ка$

сается человека только в очень ограниченной мере.

Ценность умонастроения в мудрости есть особого рода установка человека на

жизнь вообще, как свою так и чужую. На шаг приблизиться к ней можно, если

исходить из точного смысла термина, которым переводят на латынь греческое

упцЯб — sapientia. Однокоренным является глагол «sapere» (пробовать на вкус).

Sapientia — это этический вкус, причем тонкий, дифференцированный, ценно$

стно различающий, культивированный этический вкус «морального органа», по$

скольку он, направленный на полноту жизни, означает контакт со всем и есть ут$

вердительная, обобщающая установка на все, что ценно. Это принципиально

нечто иное, нежели знание, усмотрение, предвидение, ознакомление. Это —

проникновение ценностного чувства в жизнь, во всякое чувствование предмета,

во все реакции и акции, вплоть до спонтанных; во всякое переживание сопутст$

вующих «ценностных ответов», осуществление всего собственного этического

бытия с его точками зрения, ценностно соотнесенная основная стационарна

позиция практического сознания. В строгой антиинтеллектуалистской трактов$

ке можно было бы, пожалуй, назвать мудрость «этической духовностью», а

именно — господствующим над всей жизнью положением этоса вообще как ос$

новного духовного фактора человечности.

Глава 45. Мудрость 409

b) Сократический идеал жизни

Сократовское самопознание — первый плод этой установки. Только над ней

могут подняться более позитивные ценностные моменты. Со страхом, раскаяни$

ем, сомнением, малодушием самопознание не имеет ничего общего, хотя оно и

негативно. Напротив, ей свойственна определенная трезвость взгляда на самого

себя. Самопознание означает знание именно в том пункте, где «знать» тяжелее

всего, где все естественные тенденции препятствуют объективности знания: зна$

ние о собственном этическом небытии, несостоятельности, недостаточности.

Этическую же весомость этого знания можно измерить по ценности того, что

оно за собой влечет, т. е. по ценности восприимчивости к надлежащему нравст$

венному бытию, к тому, чем ты должен быть.

Здесь подтверждается сократовский тезис о том, что в добродетели заключено

знание, причем без того преувеличения, которое явно сквозит в отождествлении

добродетели и знания. Напротив, даже этому заблуждению интеллектуализма

подлинное самопознание ставит предел, и не только в теории, но в самом нрав$

ственном ощущении человека. Всякой переоценке одного только знания здесь

противостоит само знание, а именно, знание о том, что никакого усмотрени

блага недостаточно, чтобы быть благим, что именно воля, решение, сила дейст$

вий, преодоление себя самого отстают от результата усмотрения.

Умонастроение мудрого есть установка человека, направленная из скромно$

сти его самопознания на этические ценности. Таким образом, ценность мудро$

сти вообще, в отличие от блага, не есть направление на ценности, даже и на выс$

шие ценности; мудрость не совпадает с благом, хотя однозначно пребывает в его

всеобщей ценностной направленности. К мудрости принадлежит в первую оче$

редь сохранение у собственной личности объективности этического «вкуса»,

причем не в направленности на эту личность, но во всякой соответствующей ин$

тенция. Именно это, прежде всего, составляет известную черту ясности и спо$

койствия, внутреннего возвышенного отстранения и духовного самообладания,

которая, несомненно, представлена в античном этосе упцЯб—даже при всей его

односторонности. Для мудрого доминирование ценностей (или этических идей,

если пользоваться терминами Платона) в их идеальности представляется естест$

венным. Мотивы и цели иного рода суть шаг назад по сравнению с этим. В этом

смысле Платон был прав, закрепив эту добродетель прямо в «созерцании идей»,

в том понимании, что человек, имея возможность видеть идеи, видит в их свете

все, с чем сталкивается в жизни. Мудрый ценностное мерило, которым он обла$

дает в своем духовном «вкусе» (sapientia), привносит во все жизненные отноше$

ния, пропитывает им свой взгляд на жизнь. Доминирование ценностей над муд$

рым происходит не через его рефлексию по поводу них, не через знание им запо$

ведей, но непосредственно, интуитивно, чувственно, это доминирование идет от

нравственного ощущения и сохраняется в любом поступке мудрого, каким бы

импульсивным он ни был.

В образе Сократа, который столетиями определял идеал мудреца, есть еще

один момент, пошедший на пользу развитию этого идеала. Муж, который макси$

му «познай самого себя» сделал девизом своей жизни, представлялся носителем

некого «внутреннего голоса», предостерегающего своего обладателя о том, где он

может ошибиться. Сократ называет его «божественным» в себе, daimonion. Мно$

410 Часть 2. Раздел V

гое потом вкладывалось в понятие этого daimonion. Но нельзя оспорить, что это

своего рода этическая дивинация, догадка относительно дальнейших перспек$

тив, насколько они в данной ситуации не даны. Интуитивное схватывание си$

туации для мудрого уже определено в этой дальнейшей перспективе, например

в идее. Схватывание смысла ситуации зависит от перспективы, в которой она ви$

дится. Чем больше перспектива, тем осмысленнее ситуация. Этическая дивина$

ция есть смыслополагание. Ибо в основе своей она есть живое ценностное чувст$

во — только смутное, догадывающееся, еще не различающее содержания. Муд$

рый оказывается впереди самого себя и своего ограниченного понимания при

помощи как бы тысячи зондов; он живет не только в том, что перед глазами, но

всегда на шаг вперед. Но именно в этом состоит строгий смысл sapientia.

c) Этический оптимизм и способность к счастью

Само собой разумеется, что с полнотой данных повышается и точность оцен$

ки ситуации, будь то активное формирование или только причастность. И это

имеет обратное влияние на душевную позицию мудрого, на его общую оценку

жизни. По его общему облику его можно охарактеризовать как знающего опти$

миста. Имеется в виду, конечно, не эвдемонологический, но подлинно этиче$

ский оптимизм, следование ценностному чувству. Мудрец открыт всему, всему

восприимчив, всегда учится, никогда не поучает. Все способствует его морально$

му росту и, хотя и ненамеренно, ценностному потенцированию его собственной

жизни—но одновременно, поскольку он делится с другими, также ценностному

потенцированию и их жизни.

Положение мудреца по отношению к чужой жизни и к чужой личности далеко

не сводится к правовому поведению. Оно есть интерес к своеобразию другого, же$

лание воспринимать именное иное, уважение чужих ценностей. Мудрец имеет

редкую добродетель: желание понимать до всякого понимания, признание даже и

там, где понимание бессильно. Если представить, как часто люди не понимают

друг друга потому, что не имеют достаточно воли и терпения, и как велика, с другой

стороны, ностальгия всех тех, которые всю жизнь тщетно жаждут понимающей

души, то легко понять, каким спасительным, освобождающим, благодетельствую$

щим является мудрец среди немудрых. Он — прирожденный друг, душевный по$

мощник.Ине менее того он и нравственный вождь, воспитатель. Руководство чу$

жой жизнью заключается не в предъявлении требований, но в направлении лично$

сти к ее собственным непонятым ценностям. И здесь это—этическая дивинация,

которое расширяет ценностный взгляд за границу собственно понимания.

Насколько мало знающий оптимизм мудреца эвдемоничен, настолько он при$

ближает своего носителя к действительной эвдемонии. Тезис древних, будто муд$

рый есть счастливый, хоть и не касается этического ядра мудрости, но все же пра$

вилен. Он выражает естественное следствие истинной упцЯб. Покой и ясность,

взгляд, исполненный любви к своеобразию и ценностному содержанию — край$

няя противоположность «охоты за счастьем», и тем самым одновременно и всему

собственно эвдемонизму.Но в сущности счастья заключено, что оно всегда выпа$

дает тому, кто к нему не стремится (см. гл. 10 f). Мудрец объединяет в себе и серд$

це, полное идеалов, и трезвость мысли, чуждый честолюбивым ожиданиям в той

же мере, что и безразличию к подлинным благам, к зависти и рессентименту. Мас$

Глава 45. Мудрость 411

штаб ему задает не чужое счастье, но собственное достоинство быть счастливым,

последнее же у него есть, ибо живет он в строгой самокритике, более чем доволь$

ный тем изобилием счастья, что дает ему действительная жизнь. Крайняя зани$

женность требований, предъявляемых киниками жизни, в кинизме есть утриро$

вание данного принципа, так же и стоическая «самодостаточность» (’ бхфЬскейб).

Но в тенденции независимости от внешних благ, пожалуй, проявляется истинна

черта мудрого. Не меньшее право имеет и эпикурейский идеал, если его не пре$

увеличивать; он ориентирован на то, чтобы мудро брать счастье, которое всегда

близко. Не преследованием собственных выгод живет мудрец, но культивирова$

нием тонкого чувства многообразного ценного и в постоянной всесторонней при$

частности к нему. Он живет в изобилии; ему принадлежит все, что он может вос$

принять и оценить. Понимающий взгляд, живой интерес и совершенствование

ценностного чувства в соприкосновении с ценностным богатством действитель$

ности есть с его точки зрения рост изобилия и душевного богатства.

В синтезе стоического и эпикурейского идеалов жизни заключена истинна

идея мудрости. Чувство ценностно направляемой действительности есть тайна

мудреца. Для него невнимательное упущение ценностного изобилия — такое же

прегрешение перед жизнью, как неисполнимая, утопическая жизненная претен$

зия. Чистая радость по поводу всего, что достойно радости, отсутствие зависти к

чужому счастью, уважительное признание чужого превосходства характеризуют

мудреца. Он охвачен глубокой благодарностью, благоговейным почтением к

ценностному царству жизни. Мудрому мир действительного представляется бес$

конечно богаче, чем его могут выразить поэзия и идеалы. Он живет в сознании

своей ограниченности, малости, отсталости и невозможности исчерпания всех

ценностных богатств. Он видит себя самого как перенасыщенного богатствами,

чья способность потребления не справляется с изобилием. Его сума уже наполне$

на, его способность к счастью превосходит любой избыток.Итак как он благода$

ря такому своему богатству невольно является образцом для других, он единст$

венный, кто ведет людей к внутренней духовной свободе и настоящему счастью.